Я бы мог перевернуть мир - только нах мне это нужно?
Listen or download Utada Devil Inside for free on Prostopleer
Listen or download UTADA Devil Inside for free on Prostopleer
читать дальше
Я протягиваю ладонь к тебе, оставляя ожоги своей руки...
А ты…ты, оставь клеймо мне на душе.
Я отпускаю... уходи...
Уйти когда-нибудь придется.
Свои осколки сердца, что схожи на хрупкий лед, под ноги россыпью -
Не больно... шаги по лезвию. И только вперед - и не сказать больше себе:
«Хватит уже…!»
Кричала вечность: « Не сдавайся!».
Лишь пальцев дрожь, абсент – вино - коньяк
И плач за стенкой саксофона рвет нутро...
Я снес, к чертям, свой постамент.
Ты на земле. Разбит. Изломан. Изранен. Вывернут. Сожжен. И уничтожен.
Завернут в ледяное небо.
Тремя кинжалами сражен... моим – своим – и третьего.
Я превращен в ночную небыль. Мой плач - как вздох, ломается. Крошиться.
А крик - как ветер…
Я пахну болью и виной глухой.
На сердце обмороженная роспись -
ия в ответе...
Ты заклеймен мооей рукой... навеки.
Витька, ты, наверное, еще злишься. Ты никогда мне этого не простишь. Я знаю.
Еще живы в голове слова: « И умри кусок дерьма!»
Жизнь закрутила меня в свою спираль и пропустила через весь набор уничтожения существа. Жизнь - садистка еще та сучарская.
Не то, что бы я что-то потерял, у меня изначально не было ничего.
Был просто мираж: …а затем был бронзовый блеск твоих глаз, слишком яркий, слишком насыщенный, слишком дурманящий, слишком – слишком. Вот я и повелся, а не повестись – не было сил. Кретин ведется, когда его ведут.
Мне не устоять перед таким взрывом энергии, я был в кураже, и ты там был.
А вот теперь глаза навсегда потеряли свой цвет, теперь в них по десять унций боли и яда.
Теперь, теперь наша пустошь поросла мхом.
Её ничем уже не засеешь.
Сердце было изжевано, сломано оно было вырублено.
А тело по инерции, а память кадрами разъедала судьбу.
В минусе будущее, в плюсе прошлое.
В таком бедламе жилось, в такой хрени леталось.
Крылья, хоть как не хотелось, но приходилось сложить, за меня сложили, дестини выбита не чернилами, кровью ведь.
Возьмем теперь в минусы мою жизнь, твою в плюсы, но ломаную такую, в отражениях.
Ты теплый еще и живой, а я в зазеркалье, далеком с оскалом.
Ты существуешь еще, нет, это уже не жизнь, но все же…
И ты опустошаешь бокал за бокалом…
В каждом движении должно быть желание. В каждом сердце – огонь.
Вот и горел я сизо-карминовым пламенем твоих глаз.
Слишком упрямо мое самомнение, а характер, закаленный не одним вставлянием мозгов нужного направления. Недозволенно много я захлебывался гнилой действительностью от переизбытка нелюбви. Выращенный улицей, вскормлен ею, почти трепетно баюканный ее фальшивыми объятьями. Я так нежно вздернутый на крюк ее путаными пальцами переулков и глухих тупиков.
Ну и пусть. Зато, я никому и ничего не должен. Я свободен по-своему.
Только, нах*й мне эта свобода без тебя? Она не кажется мне уже такой сладкой, скорее, в ней появилась приторность и задушье.
Я хочу обменяться с ней на НАС. Но, мне больше не предложат контракт на таких приемлемых условиях.
Я сам так решил и это мой выбор.
Нет сожаления. Его нет. Его никогда и не было.
Мой выбор – это только мой выбор. Никто не срезал, и не ступил. Никто не ломанулся и не обломал. Все так, как должно быть. Не всем в этом мире веселяться на пиру.
Я так решил.
Мы так решили.
Жизнь текла сквозь иллюзию и кошмар, туманом серым и мерзко влажным.
В борьбе решалось все, в крови, в еба*естве по всем, куда дотягивалась рука.
Мы поставили все точки над « I». Ставили так, чтоб доходчивее было – а именно твердыми и сжатыми от острой боли кулаками, ибо наш воспаленный разум тогда по-другому не мог. Хорошо еще, что не куском железа. Рваные раны были на сердце, там шрамам век вековать, и по непогоде ныть. У тебя от меня много их осталось. Прости. Я не хотел чтобы так, но вышло не по-моему.
Весь мир взрывался вокруг нас и рушил все установленные правила и формы, земля съезжала со своей оси – орбиты и воздух был наполнен не кислородом. Все было другим.
Несмотря на удущливую мраку хотелось делать вдох и выдох, просилось из нутра. Болело. Но жилось.
* * *
-Витька. Женька, к столу. Опоздаете – и будете голодными. Щас Колян завалиться и все сожрет.
Мамашка. Как всегда усталая, злая и не удовлетворенная. А что еще ожидать от русской бабы, которую имеют на работе, имеет отец, имеет подруга, имеет время. Да, наше общество умеет сношать тебя во все дыры, и отрыгивать остатки в уже поимевшую душу.
Веселуха – за*бись.
А в комнате обычная суетня идет круговоротом, дубасятся две силы воли не на жизнь, а на смерть. Кто кого? И как?
Женька – он…как бы так описать его. Малыша любят – от него и фанареют.
Странный. Замкнутый. Огненный. Странный. Честный.
Сам себе на уме. У него была такая тягучая и вязкая харизма, от которой я, молча и медленно сходил сума.
Я всегда поражался, откуда это у него? Жизнь никогда не казалась малиной сладкой, всегда ему больше всех доставалось на «прянички», но, он держался бодрячком, умел вышкребать самые-самые остатки силы воли и чертовой справедливости. А я не мог. Я был груб, силен, вспыльчив и резок. Но не он. Что такое упаячила природа с ним, что он был в своем мире? Ярком, наполненном своею странною верой и убеждениями. Стойкостью, от которой летели искры и стальной силой воли. Он был худ, но очень силен. Сплошной сгусток мышц и костей, соединение такой энергетики, которая заставляла плавиться мой разум и запи*дячивала его глубоко. В самое потаенное. А я, наоборот, был крепкий и сбитый малый, достаточно высок со стальной горой мышц. Хотя, ели мы одинаково, в равных количествах, но его и мой метаболизмы были разные. Мы вообще ни в чем не походили друг на друга, да и с чего бы???
Но, не смотря на всю эту хрень, мы понимались без слов. Четко. Ясно. Мгновенно. Один взгляд – и взлет информейшен звезданул в самое ядро мозга. Хотя, мы никогда не были друзьями. Дружбаны мы, никакие. От чего ж так всегда было? Эта хронолигичность вопросов и поступков никогда не даст ответов. Что-то ведомое в этом мире, а что-то нет. Видать, то, что в конце, относится к последнему пунктику.
И пусть. Я принял это. Если есть рядом человек, с которым можно дышать и не задыхаться, то какая разница, как это называется? Одно просветление, блять.
Мы не доверяли друг другу тайн и не выливали свое внутреннее, не жаловались на что бы то ни было друг другу. Не строили планов, делясь ими под звездным небом. Была четкость и краткость во всем, хотя, я не тот тип особи, чтобы сдерживаться и скрытничать, чтобы таить и носить в себе. Но, с Женькой мне не нужно было расспинаться, да и не хотелось. Он видел меня, диагностируя своими золотисто-коричневыми глазами насквозь, понимал так, как может земля понять пищинку, а вода каплю. Так что, как обозвать этот вид отношений – я не знаю, да и нужно ли? И я знал, что никакой чертовой и пиздатой дружбу мне и не нужно, он заменял всех. Хотя, я кинтовался, я общался, я тусил и херачил по полной. То драка какая, то мозготряс, то скрыться с глаз и пересидеть – переждать. Была компания, которая вибрировала и то расширялась, а то суживалась, залеты и уходы – дело будничное и не стоящее сушеного огрызка. Да и времени я там проводил много, практически всегда. А с тобой? С тобой – всего лишь с ничего. Так, нечаянные заблудщие встречи, беглые взгляды, сбившиеся в кучу праздники и ободранная родня. Сначала, я даже думал, что ты меня терпеть не можешь, затем – игноришь. А в конце – я, с течением обстоятельств и времени просек, что ты таков сам по сути своей. Но, сколько бы непроизнесенных фраз не было, мне было уютно и камофильно там, где сталкивались наши взгляды. Чертовщина какая то. Я бы сказал – полная хрень. \Это – необъяснимо и объяснимо одновременно. ВСЕ-ТАКИ ЧЕЛОВЕК ИСПОЛЬЗУЕТ НЕВЕРБАЛЬНЫЕ ФОРМЫ ОБЩЕНИЯ НАМНОГО БОЛЬШЕ, ЧЕМ КАЖЕТСЯ.
Инфильтрация тебя обосновалась у меня в крови. Не скажу, что я гордился этим – но, как есть, так есть.
Зачет тебе огромнейший, что ты научил меня хоть немного сдерживаться и обращать внимание на тишину. Да, были темы, на которые мы вливались ручьями, но, это случалось крайне редко.
Нам, если уж говорить, то и года не хватит, что бы выговориться. Поэтому, мы и не начинали. Я всегда мог влиться гармонично в любой пи*дешь, поддержать практически любую тему, правда, часто было влом это делать, но сам факт. А с тобой, мне, как будто толи кошка в рот нагадила, то ли что-то удерживало, но я ждал момента, когда начнешь ты. А ты не начинал, и я не начинал. Нам элементарно не так было это и важно.
А со стороны казалось наоборот. Все знакомые и родня считали, что мы если и не враги, то просто не переносим друг друга. Мы не братанались, мы и не пизделись. Само собой вышло понимание, кто мы. Какие-то оторванные наши отношения были. Мы не жили под одной крышей, мы не путались соплями в радости и горе, фактически, мы ничего и не делали вместе, разве что случайно. И все. Так отчего ж меня так прет на тебя??? Я не гомик, нет, я нормальный гетеросексуальный парень. Без большого бабла, это да, без понтов пустых, крыша – она есть, что в башке, так и вне. Есть, кому постоять за меня, мне многие в этом плане висят, недаром все тело у меня в шрамах. А ты? Ты ничего мне не должен. Ты никогда не заискивал и не пытался понравиться. Но и нарваться ты не пытался тоже. У тебя какой то свой и чудной мир, свой взгляд на все, отрешенность от мелочного. Может, именно поэтому я и начал задумываться о крышесносе, о вылазках по ночам, о прохирачиванеи моей еще пока молодой жизни. О сливании ее в никуда. Может. Хрен тут поймешь пока и разберешься.
Но, я очень хочу зарыться в норку, и, можно, твою??? Да, и такое иногда приходило в мою башку, когда я долго не мог наткнуться хотя бы взглядом на тебя.
И вот, однажды, звонок в дверь. Открываю – а там ты. Мы стояли минуты три, молча, и втыкали друг в друга. С чего? Ты никогда не приходил просто так, без звонка или предупреждения. Затем, ты, отводя взгляд в сторону, выдавил:
- Привет. Я знаю, что без предупреждения, но, можно я у тебя переночую.
Я, молча, отодвигаюсь, прижимаюсь ближе к гладкой поверхности выцветшего дерева двери, и ты зашел.
Мое недоумение просто висит в воздухе. Именно оно тянет из тебя миллионы вопросов, а я…я что? Я ничего. Я стою и туплю.
Какое-то подозрение, что срывается с кончиков губ, но успевает зависнуть, желание чего-то, понимания которому нет, рвется наружу, но я успеваю вдавить с огромной силой кончики пальцев в ладонь, и с болью приходит понимание реальности. Слишком близко, слишком напряженно.
Я не должен был тогда впускать тебя. Не должен. Но, я это сделал.
Лучше бы отмахнуться и обломать, лучше бы я стал бездушной и тупой сволочью в твоих глазах - но, по крайней мере, мы бы не наломали дров.
С тех пор ты начал часто оставаться у меня, в моей комнате, почти всегда не нарушая мое пространство и тишину. Ты не ладил с отцом, ты не переносил на дух мачеху, ты сваливал из дома и оставался у меня. Почему? Я не лез к тебе в душу, не кромсал нутро тупыми и глупыми вопросами. Мы – существовали параллельно друг другу и дополнялись друг другом. Каламбур слов, и такой же чувств. Иногда очень сложно что-то объяснить, есть такие ощущения – толкования которым, еще не придумал мозг человека.
Я приходил поздно домой, а ты сидел на стуле возле окна с наушниками и слушал, как всегда, музыку. Какой то странный у тебя был вкус – разноцветный слишком, противоположный моему – это да, но и в крайностях с тобой самим. От классики и до тяжелого хаоса, техно. А я любил реп. И только. Мог, конечно, и еще чего слушать, но Эминем был для меня богом. Было много реперов, который пели моей сутью, но этот чувак реально меня цеплял. Он умел как в медленных, так и в быстрых композициях охватывать все, и сразу понятно было, что он не просто пел текст пустого звука, он сам все переживал, сам проходил то, что выливал: будь то наркота и выживание, или тоска по ушедших веселых деньках, или же разрыв отношений с близким человеком, и непонимание тебя в обществе. И да, он, конь пидальный, осмеивал и ржал в объектив, плевал на установленные нормы и клал большой *** на законы и правила тупости и ложности мира. Даже его понты не были такими в прямом понимании – он, был схож мне, или это я был схож в таком вот противоречии. А Женич – ты…хрен тебя поймешь сразу, ты какая-то мистика, вот реальная такая мистика. И на волне своей, и в мире – херушки понятом и рассшифрованом.
Я прихожу с техникума, мать все-таки заставила меня поступить туда заманухой, насчет крайнего случая, а ты сидишь в прострации. Ключи ты себе сделал, есть – ты ел, неплохо и вовремя, здоровьем ты не херачил. В мои вещи никогда не лез, а если бы и делал это – ничего не имею против, там и шнырить толком негде. Барахло у меня было только самое необходимое, удобное.
* * *
«Ты снова глазами бегаешь вне, мне хочется встряхнуть тебя, я хочу твоего внимания! Гаденыш, хоть и старше меня по возрасту, но ты все-таки гад еще тот. Подхожу ближе, несильно толкаю тебя кулаком в плечо, жду реакции. По исходу пары минут обхватываю твою шею и тяну на себя. Ты невыразительно противишься, спина напрягается и выравнивается, как стройный тополь. Я опускаю голову и носом зарываюсь в твои волосы».
* * *
Музыка - бери диски, если нужно, но так как вкусами мы отличались – оно тебе даром не упало. Ком – у меня был, в нем я периодами вис, но ты притащил свой ноутик. Ты действительно обосновался в моей комнате, и, по ходу дела тебе было там - зашибись. Я был такой человек – что мог не замечать матов и ссор родаков, пьяного галдежа соседей, криков с улицы – меня все это вообще не трогало. И твое присутствие - меня не тяготило ни в коей мере, хочешь – живи себе, меня не трогай. Ты и не лез. Так было первое время, но когда изо дня в день я, возвращаясь в дом, видел отстраненное выражение - меня начинало нехило грызть и колбасить – что ж ты за особь такая? Не может тебе быть так все похеру, должно ж быть хоть что-то, что тебя волновало. Но, пока я не мог в этом разобраться, ты – ходячее секретное существо. И меня перло на тебя, на твой сильный и устремленный почти в никуда взгляд – такой острый и пронизывающий, что сердце начинало биться в глотке, а пульс валил за 100 только так. Мы редко встречались взглядами, да и поздно я возвращался, так что ты уже или дремал в наушниках, или втыкал в ком. И ни разу мы не выходили на улицу вместе, ни разу не бухали, только общее крышеделение.
* * *
«Чувствую, как ты глубоко вздыхаешь, расслабляешься в меру бега стрелок на часах, а я стою и жду, выжидаю твоей сдачи, общее покорение и притяжение наших полюсов. Когда столкновение? Когда взрыв? Капитуляция в моих ладонях. Твои руки отпихивают ноут в сторону, голова понемногу откидывается мне в шею, и я ликую победе. В такие минуты все твое становиться моим, мы общие друг для друга. Нет сопливых признаний, нету сюсюканья и душераздирающих изливаний ни о чем… Есть только ты – я – и наше общее. Мы, пиздец какие завернутые становимся, когда наша кожа соприкасается, а запах, смешанный в личном опиуме жажды. Он жжет резано ноздри, почти перекрывая кислород.
- Мать дома, сейчас может зайти, мне белье чистое принесет.
Я наслаждаюсь тембром твоего голоса, мне все равно, о чем ты пытаешься мне сказать – до бедра. Ты так редко говоришь – а я б слушал и слушал. Не молчи, но ты умолкаешь. Я потираюсь виском о твое ухо, смотрю сверху вниз на твое лицо, на едва прикрытые веки. Мне хочется скользить огромной змеей по твоему телу и обхватывать тебя со всех сторон, не пропускать ни миллиметра кожи, ни доли момента, пожирать тебя всего долго и со вкусом. Твое тело, еще не совсем взрослое, еще не огрубевшее и твердо – мягкое во всех частях по-разному, оно так манит и соблазняет. Твой запах без примеси каких-либо духов, твоя кожа в чистом и неразбавленном виде – свежая, после душа, только-только расцветающая, и такая…Мои глаза хотят тебя, губы уже каменеют от напряжения и тянутся к твоим. И понимание стирается из монитора моего мозга. Все похеру.»
* * *
Ты никогда не мог нормально общаться с отцом, да и кто бы смог? Он редкостная сволочь и эгоистичное быдло. Именно поэтому моя мать и свалила от него. Наша мать. У нас были разные отцы, но мать была у нас одна. Да, мы братья, половинчатые, но все ж такие разные, и такие схожие.
Разные – абсолютно, в проявлении себя, как личности, характере, и такие идентичные в поиске себя самого. Каждый из нас проявлял это по своему, но проявлял это ужасно остро, твердо и упрямо.
Я был младше тебя на два года, хотя, все выглядело так, да наоборот.
Мне казалось всегда, что ты ревнуешь, что завидуешь, что ненавидишь меня. Ты остался с отцом, а я - а я живу с ней. Обидно? Да. Еще как. Больно? Тоже верно. Я могу понять тебя, я должен понимать тебя, у меня нет права отвернуться. К кому тебе идти?
Мы не гуляли в детстве в песочек с лопаткой и не таскали за собой машинок, не оседлывали лошадок и вовтузились – деля какую-то игрушку. Мы, молча, смотрели друг на друга из под насупленных бровей, наш бой шел молчаливо – глазами, и кто отводил взгляд первым – тот и проигрывал. Обычно, проигравшим был я, у тебя стальная сила воли. Тебе Бог дал силу в сердце, а мне в руки. Все поделено справедливо. Я хотел одного, а ты другого. А затем, опустив глаза к земле, я отворачивался и уходил. Мать пыталась нас свести, все пытались – но, в скором времени однозначно махнули руками и оставили свои тупые и никому не нужные попытки нас сблизить.
А что ж я так висну на тебе сейчас? Беру то, что так яростно упускал в детстве?
В голове смешалось все – вереница лиц и праздников. Пьяных бормотаний и боев на выживание, кровь, что приправляла воздух своим соленоватым привкусом…Все сбивается, крутится, но исчезает в итоге под конец. А что остается? Чистая, неразбавленная жажда тебя.
Когда ты пришел тогда к нам, это было…если бы метеорит грохнулся на наш дом – я бы удивился меньше. Никогда, нигде, и ни с кем ты ничего не делил. Почему ты тогда пришел? Так много всего и сразу держать все время закрытым у себя внутри – это нечеловеческая сила воли, а ты, хоть и настойчив, но все ж, ты – человек, а человеку не чуждо все людское. И ты дал слабинку. А я этим не повременил воспользоваться. Да, я такой – вижу-хочу и беру. Ты сам позволил.
Он приоткрывался, я ж рвался навстречу, весь распахивался и сиял от счастья. От этого понимания все внутри грохотало на низких нотах моего басистого голоса.
Такое не покажешь никому, таким не поделишься, такое укрываешь и хоронишь в самом сокровенном месте, самом защищенном. Быть мягким перед матерью я не мог, а слезиться перед братками – тем более. Меня не просто засмеют или отпи*дят, мне не будет места вообще на этой планете. Ни одна подворотня меня не спрячет, ни один угол не укроет, я сам себя загрызу. Только там. В маленькой и старой комнате мы могли делить наш рай на двоих, не бояться и не скрываться. Только там мы дышали одним воздухом и отдавали его друг другу.
Без слов.
Без обещаний.
Без раздумий в будущее и обид по прошлому.
* * *
« Мое лицо склоняется совсем близко к твоему, я смешиваю свое дыхание с твоим, горячу его рваными вздохами, что начинают висеть в комнате. Вместе с пульсом убегают мои здравые мысли: мой брат, мой враг, мой друг - не друг, пацан. Я гоню их, как самых резвых лошадей, диких мустангов, что роятся по своей воле, не ведомой никому. Твоей закинутой назад голове неудобно, но ты не жалуешься, молчаливо подставляешь ее моему распинающему взгляду, приоткрывающимся губам и потоку огня из груди.
Руки сжимают все сильнее и настойчивее твои плечи – мы не виделись двое суток, так много, так долго, и теперь они наверстывают упущенное, гонятся за твоей внутренней силой, что греет меня всего. И это уже не замена недостатка любви, нет, это заполнение всех моих щелей, она вытесняет пустоту и одиночество своею сутью и мощью, своею стихией наслаждения».
* * *
Однажды, когда я, как и всегда вернулся уже почти ночью домой, случился перелом в наших отношениях.
Я тихо открыл дверь и влился внутрь, не скажу, что я так уж бесшумно мог двигаться, конструкция моего тела не очень то и позволяла этому, но, я шел так тихо, как только это было возможно моим восьмидесяти пяти килограммам чистого веса.
Подходя к своей комнате, хотел открыть дверь и замер на входе. Звуки, приглушенные, почти слепые и сжатые. Не могу толком понять какие и из чего они исходят. Стою. Жду. Чего я жду?
Стон. Более громкий чем прежде. До меня начинает доходить. Я замираю где-то на выдохе, шевельнуться…боюсь я что ли. Нет, не боюсь, это не я издаю, а он. Он??? Я впервые понимаю какое то человеческое проявлении плоти, такой вот явной и живой. А что такого? Ты молод. Крепок. Здоров. И если не в 19 лет дрочить, то когда? Оно конечно лучше, если делать это взаправду с кем-то, что я всегда и творю, но он..он это отдельная такая страница истории моей жизни.
Стою.
Сколько я провис там тогда? Полчаса, как минимум, и это не на самое начало бала я попал. Мне было очень странно в голове и в теле. Томный ступор завладел всею моею сутью, такой горячий и бешенный ступор. Ничего ведь такого, что мой старший брат кайфует…ничего … - это да. Но…отчего мне самому очень резко захотелось тоже кайфовать??? Я прислонился к стенке, замер и расстегнул ширинку, сильно въедливо давящую на мое восставшее естество. Начал съезжать понемногу вниз спиной на окосевших ногах. Медленно, но оползновение брало свое.
Если бы только не это стоны. Блять, неужели он скрывает такой шквал эмоций внутри? Это просто нереально охренительно. Да это ураган!
В квартире был только он и я. Мать с отцом ушли к бабке в гости на какое-то религиозное празднество. И, по ходу дела, с ночевкой пошли они. Да, расслабиться можно было по полной. Так Женька и делал. Да и я тоже, что уж там.
Если вам на земле неприятно, то вам и в раю не понравится.
А мне сейчас реально так вставляло, по самый небалуй. Моя рука уже крепко сжимала свой твердый отросток, пыталась двигаться, но джинсы так плотно облегали напрягшиеся бедра, что хотелось завыть раненым зверем. Я не помню даже, когда меня так перло и выпирало, а ведь недостатка секса у меня никак не было. В нашей компании крутились не только парни, хватало там и разношерстных девчонок. Те знали, чего хотели, как хотели, выбирали только время и место. С мужиками я не ебался, мне и женского внимания выше крыше было, а здесь, сейчас, стою как малолетка и дрочу на парня. Ибать не встать – дожили. Не знаю я, дожил я или *бнулся, но у меня был такой стояк, которого еще никогда не было. Мне хотелось разорвать все шматье, мешавшее мне не на шутку, открыть рот и не просто постанывать, а кричать и шипеть в агонии пароксизма, и не свои руки мне хотелось ощущать, отнюдь, а руки, что молотили в соседней комнате. Руки брата.
Извращенцы. Садисты. Мазохисты. И еще бог знает кто, а я кто? Куча мала – все вместе взятое я. И по*рен мне было, что я дрочу на мужика, и что этот он - моя кровная родня. И что меня можно уже слышать в своей же комнате – мне в тот момент было так похеру на все, так монопенисно мне было. Единственная мысль, что билась о мой череп – это экстаз, который вот-вот меня накроет. Я закусывал губы, я честно пытался сдерживаться, я так думал, и только тогда я понял, как ошибался, когда в открытой уже двери, не знаю, правда, когда это случилось, я увидел фигуру Женьки.
Немая сцена в ревизоре – отдыхает.
Внезапная внезапность!!!
Он стоял прямо передо мной. Прямой, как и всегда, на худоватых ногах, что сегодня были голые, с висящей вниз распахнутой рубашкой и взъерошенными волосами – он был странным и почти неземным существом. Суккуб, твою мать, сказочный такой и невебенно сексуальный.
Я не робел – с какого перепуга? Тупо ел глазами все его открытые участки кожи, откладывал их в своей памяти, рассортировывал по ячейкам и кодировал их же.
* * *
«Ты, когда у тебя начинается настоящий крышеснос, становишься таким раскрепощенным и открытым, что поневоле о стенки моего плавленого в собственном соку мозге начинает жагать одна лишь мысль, всего одна одинешенька.
Но такая четкая: « валить и трахать».
Ты поднимаешь руки и запрокидываешь их мне на шею, немного приподнимаешь бедра и потягиваешься, молчаливо просишь – ждешь. Я знаю, что ты завелся уже. Тебе хватит одного взгляда, чтобы запылать, а с виду такой холодный и отстраненный, такой мороз.
Я люблю в тебе это твое такое особое качество терпения, адское умения сдерживаться, даже если приходит полный пиздец. И этим же ты меня и бесишь. Почему я так не могу? Быть открытой книгой – не такое уж и хорошее занятие.
-Что у нас тут? - слышу я знакомый голос. И чувствую, как одна твоя рука спускается вниз к моим штанам и касается одного очень напряженного места.
Я хмыкаю, чуть улыбаюсь в твои совсем близкие губы, щекочу их дыханием.
-Догадайся. Кто у нас здесь умный?
Ты улыбаешься немного в ответ, не совсем улыбка, но что-то очень близкое, а твои глаза смеются.
-Догадываюсь, что палатка в штанах уже натянута, так что пикник можно начинать.
Я, молча, смеюсь в волосы, роюсь – зарываюсь в них, как всегда задыхаюсь их свежестью и дурею от тебя».
* * *
Ни разу ни одного высказанного слова о чувствах, ни одного намека на будущее, ни одного взгляда на совместность – есть только здесь и сейчас. Порой, это ест поедом и лишает покоя, порой – так. Но, когда ты так, именно так, как сейчас дуреешь, я все забываю, все тебе прощаю, все позволяю.
Тебе мною все дозволено.
Даже, если ты возьмешь и достанешь мое сердце, сожмешь его в руке и оно будет вытекать меж твоих пальцев – я наклонюсь и вылижу твою руку досуха. Я смешаю твое и свое, не будет уже различий и деления. Как зависимый упырь от вида и запаха крови – я висну на тебе и твоем спокойствии.
Мать никогда не показывала своей благосклонности к тебе. Я более везучая скотина родился – я получал то, о чем ты мог только мечтать. У меня была ее забота, мое детство было …если не прекрасным, то и не мрачным. Серое оно было, а юность рубанула канаты сдержанности своей, и все хлестнуло наружу. Тяжелое время, иногда впроголодь, отца уволили и он в запоях, адских и беспощадных, липких от пота и вырубающих весь здравый смысл. Хе, я не ищу вообще никакого смысла в глупом существовании своем – оно бесцельно. Живешь себе - и живи, а пришло время – уход неизбежен. К чему мишура и бег? Хотя, бегать я умею, очень быстро не смотря на весь мой багаж веса, с двенадцати лет банды – кражи, попойки, тусня, иногда и порево ножами. Жизнь многому меня учила. Очень многому. И не по книгам зубрешка шла, не двенадцати бальной шкалой она оценивала мои ошибки и ответы. Каждый прокол – и в морду, ошибка – и между ног. А похлеще – и ты больше не желец на этом свете. Как я еще на иглу не присел – не знаю, сила воли у меня хорошая, но и с более сильной силушкой парни падали – и срывались. Доля или судьба – хрен поймешь.
Думается моему обветренному многими годами разуму, что так все и должно было быть. Именно так и никак иначе – и даже если мне завтра суждено подохнуть, я умру с твоим именем на устах. А это уже не так и страшно.
Все учат нас, как жить, как быть, как работать и….всему учат нас. А вот как умирать – никто не учит. Никто и не знает. Теперь, я не буду дохнуть – подыхать. Теперь, я смогу умереть человеком. Именно осознанным существом ты становишься, когда в твоем сердце живет другое сердце.
Смешно, но ты, совсем не сильный, сделал меня мужественным в груди.
Как мало нужно для смелости: всего лишь огненное солнце в улыбке родного человека. Я не знаю, что толком испытываю к нему. У меня никогда мозги не были заточены на такое «детство», даже когда был малым. В семье этого не было, между приятелей - тем более, откуда мне знать, что там тяжелым комом висит внутри? Что есть у меня в руках – тому и рад. Могу сказать только одно – ты мне нужен. Это моя приватная наркотическая зависимость тобою, очень тонкая и в глазах совсем не уловимая, но такая пыточная. Когда я начинаю думать, что ты можешь исчезнуть с горизонта, вся моя суть наполняется адовым настроением.
Когда я поднял голову и увидел твои горящие не людским пламенем глаза, когда понял, что я спалился так же, как ранее ты – в тело охватила легкость. Да, мы однозначно близкие – тебе похер, и у меня такое же херение. Смотрим, друг на друга, два возбужденных оболтуса, пожираем глаза все видное и нет, у тебя твой стоит, а у меня мой в руке, просится один вывод – братья по духу и по разуму.
Ты наклоняешься, замираешь на миг и становишься на колени возле. Я, молча, терплю, возбужденное адски тело подрагивает – ему не дали финала, оно ждет, очень ждет. Твой взгляд режет и скользит глубже самого острого ножа, это будоражит и туманит воспаленное воображение: что будет дальше, как будет, переступим ли мы черту, хотя, знаю – что мы это сделаем. И мысль эта заставляет меня не сдержаться и громко застонать вслух. Больной или извращенец – сейчас вопрос не актуальный.
Все, что нравится обоим – не извращение.
Твоя рука быстро охватывает мою руку сверху, и мой член зажат между ними двумя. Его укутали так тепло и внимательно, баюкают, лелеют. Внутри я ржу от собственной стремной мысли, а вне – вне я начинаю двигать бедрами в такт твоим скользящим вверх и вниз движениям. Я убираю свою руку из под твоей и теперь наши кожи влажные и огненные соприкасаются. Ты зашибенно, оказывается, умеешь дрочить. Спина выгибается, голова метается в углу от стенки к стенки, я то смотрю вниз на развернувшееся действие, а то на миг прикрываю глаза. Я умею сдерживаться, прошлое научило меня этому, но почему-то хочется послать его куда подальше и забыться в этом миге чистейшего удовольствия.
Ты внимательно смотрел в мои глаза, охватывал тело цепким и диагностирующим взглядом, закусывал нижнюю губу и смахивал периодически пот со лба.
А затем я взял в руку и твой член, который от перенапряжения немного покачивался и плакал тягучей влагой на конце. Ты дернулся и замер на пару секунд, затем кое-как взял себя в руки, вернее взял в руку мой эрегированный камень и комната наполнилась тупыми, сдерживаемыми полу стонами, что рвались яростно наружу, но стискивались в самой горлянке нечеловеческой силой волей двоих упрямцев.
Ты упирался одной рукой о стенку возле моего плеча, чтоб на съехать вниз от кайфа, облизывал искусанные губы и двигал своими бедрами в так моим. Напряжение окутало настолько все пространство, что легкие сдавливало многотонным прессом от непролитых звуков. Я бы послал все далеко-далеко и сорвался, но ты держался, значит, и я буду. Два дебила – это мило.
Мне резко и очень отчетливо захотелось поцеловать тебя в губы, хоть как-то заглушить рвущееся наружу удовольствие. Но все, что я мог позволить себе сделать, это наклониться чуть вперед и уткнуться лбом в твое плечо. По ушам резанул поток расплавленного воздуха из твоих губ, в тебе бурлило и рвало то же самое, что и у меня. Спасло нас - мое мгновенное семяизвержение и тут уж я, теряя последние крупицы здравого смысла, механически повернул голову и с глубоким, внутренним стоном, впился в твою шею, орошая при этом твою скользкую ладонь своею спермой. Через пару секунд ты догнался.
Я плохо помню после дрочное состояние нас двоих. Мы, как и всегда, молчали, отдышавшись, кажись, мы еще долго сидели на полу, прижавшись друг к другу, и слушали последние несдержавшиеся стоны, что звенели высоким диапазоном у нас в ушах.
А после – после мы стали делать это постоянно, не целуясь, не разговаривая, не объясняясь и не извиняясь. Каждый раз, идя домой, внизу живота начинало сжимать спазмами от острого предвкушения и полной зависимостью тебя. Так динамично. Так волнующе. Так пиково. Но, мы не заходили дальше. И не смотря на это, дрочь с тобой привлекала меня в миллиарды раз больше чем самый зашибенный секс с любой девицей нашей или другой компании.
У нас был свой взгляд на мир: жесткий, в меру понимания и отожествление себя со всем в нем, непоколебимый, иначе к чему все принципы, и реальный – не любители мы были всякой хэппи удуманной фуфлятины.
Что там сидело у меня внутри – даже я не знаю, но слишком удуманный груз – меня напрягал и ломал весь настрой жить. Здесь и так не так уж много есть чего, за что бы можно ухватиться и нести сквозь призму существования, именно стоящего и ценного, а не баламутного и демонстративного.
Теперь, с каждым уплывающим днем, в моих извилинах все чаще и яростное начинала биться мысль о том, как быть дальше. Хотелось большего, хотелось дольше, хотелось, что бы это никогда не заканчивалось. Ты стал моей полной зависимостью, и это пугало. Я не привык быть слабым, тщедушным и пафосным - увольте, такого дерьма и так вокруг валом, но ты делал меня уязвимым, ты становился моей дозой.
Захожу в дом, прислушиваюсь – есть ли мать или отец дома, и даже если есть: мне по-барабану. Я быстро сбрасываю в шкаф верхнюю одежду, прямиком рвусь в нашу комнату, хватаю тебя за шкирки и вжимаю в себя. Ты злишься, иногда въе мне в солнечное сплетение и я не могу дышать, но рук не разжимаю, тисну так сильно, что самому тяжело вдыхать и выдыхать. Прижимаю к двери шкафа или того, что попадается под руки, лбом держу стены, а глазами ищу небеса, руки…они сами что-то творят, я, как и всегда выпадаю из реальности – мне чудо как оху*нно и…я в своем собственном раю.
А иногда бывает, все, да наоборот – мы тихо сидим в комнате, ты занят своим, а я своим – но, само знание и понимание тебя рядом – самый сильный феромон. Голова поднимается и неважно чья, встречается с противоположной парой глаз - и идет медленное притяжение. Но финал у нас всегда один – апофеоз нашей дурки на грани смертельной страсти.
Затем ты находишь работу, и мы начинаем видеться все реже, приходы позднее и позднее, жажда глубже и затяжнее.
Смазанные встречи, колотые взгляды, нехватка друг друга – мы присели. Я начал бесится и съезжать с катушек от нехватки тебя, реже стал проводить время с бывшими дружбанами, хватал дома твои вещи и, как сталкер, кончал на них.
Хотелось трахать тебя вокруг и всегда, хотелось гораздо большего, чем голый трах, но моя не позволяющая гордость и упрямство меня придушат за хоть один намек чего-то большего и открытого. Я сам себя загнал в эти рамки, сам себя съедал заживо. С моим прошлым устоем, привычками и убеждениями – мне нельзя было так впускать тебя глубоко, а это была такая глубина….за тебя убью не задумываясь ни секунды, за тебя буду вечно гореть во всех адах вселенной, за тебя…я что хочешь за тебя сделаю. Но…я ничего, взаправду, для тебя не делал. Я терпел, молча сопел и даже пока не ебал.
Сегодня ты пришел рано, видать, отпустили в честь рождества. Мать с отцом, как всегда у друзей или родни, а я, поднимаясь по лестнице, иду и думаю, что бешено хочу тебе что-то подарить, заклеймить тебя чем-то, бросить на пол и сделать полностью своим. Как так сделать???
Открываю дверь и вижу твои вещи на крючке. Ты сегодня раньше меня - мое эго ликует. Пытаюсь ровно дышать и идти, останавливаюсь у полуоткрытой двери и слушаю твои уже так знакомо щемящие шорохи. Захожу – ты стоишь у окна ко мне спиной. Полуоборот и скрещение взглядов. Ноги сами тащатся, руки трепетно дрожат, а ладони зудят, от непролитых прикосновений. Подхожу вплотную к тебе и замираю. Отчего-то не хочется бешенства, устал. А твои глаза улыбаются, мои делают тоже в ответ.
Как всегда молча, а что мы можем друг другу сказать?
Ты сегодня с сюрпризом, а я…я тоже, наверное.
Губы на шее шматают мою плоть, сосут ее жадно и ..игриво??? Это на свойственно тебе. Ты точен, краток и лаконичен, в честь чего так разошелся? Но, я только за. Затем я прижат к стене, одежда на пол оседает снежными глыбами, в тело льнет к твоим губам-рукам – пальцам. Ты коленепреклонный расстегиваешь мою ширинку, мои сжатые руки в кулаки монотонно ударяют по стене от глубокого блаженства твоих прикосновений. Затем что-то странное в ощущениях. Это был мой первый минет, сделанный тобой: я кончал яростно и всем телом, вжимал твою голову так остро в свои бедра, что как ты не задохнулся – не знаю. Звездное небо кружилось над головой со всеми своими созвездиями, а в голове не роилось ни единой мысли. Затем, смена ролей.
Мне хочется выбить тонкой тростинкой свою душу на твоих припухших и влажных губах, а чувства виснут и зависают на кончиках пальцев, что ласкают отрешенно твое едва сдерживаемое тело и сходят с ума. Я могу позволить пролиться своей жажде только белыми потоками тебе в приоткрытый рот и только так.
Обманывая себя, я смогу дольше прожить с тобой наш елейный грех. Мы – падшие, в глазах мы так низко существуем, что ни одно прощение нас не вымолит, не сдерет налет толстой корки лжи и притворства.
Забальзамированные во времени.
Теперь ты стоишь у окна, а я коленопреклонный у твоих ног. Теперь я всасываю твою мокрую и истекающую плоть к себе внутрь, спиз*еть бы и поржать сказав типа « хочу всосать в себя, о сэр, всю вашу жизнь и принять ее в себя». Я не поэт, мать его за дрыгало, я обычный пацан на пороге своего взросление, хотя, началось оно у меня давно, но все никак не закончится.
Но, я хочу познать твой вкус блаженства, самоубийственно хочу. Шизеть и так радоваться примитивизму, смотря, от кого он исходит. Я никогда и ни у кого не отсасывал, в моей больной тобой голове были подобные образы, я столько раз представлял тебя во всей природной красе и экстремальных позах, что отвращения не последовало ни на йоту. Наоборот, все тело охватило страстное желание познать тебя, вернуть тебе тот кайф драйва, что только что подарил мне ты. Наверное, я делал это не рулезно, да сто процентов, что я полностью лажал, но от всего сердца я впервые так старался возвратить хоть толику того звездатого удовольствия, через которое ты меня пропустил. Было трудно дышать, но я брал все глубже и глубже, приноравливаясь к твоему темпу, стараясь уловить любой намек и отблеск пожелания. Руками сзади яростно мял твои ягодицы, переходя иногда между ног и скользя ребром ладони по промежности и мошонке. Прохлада и влага создавали там особою атмосферу острого интима и дурения, хотелось углубиться и запустить пальцы между и немного дальше, но во рту моем было так наполнено, так пряно ударяли в нос запахи смешанной моей слюни и твоей смазки, которые капали на мою грудь – что мой член снова встал, а я забыл о чем либо ином, нежели твоя шикарная твердость у меня во рту.
Я никогда не мог даже представить, что будет так здоровски не брать, а именно давать. Отсасывая у Женьки, я и сам как будто бы чувствовал себя в нем. Это непередаваемые ощущения – им нет слов, а моему далеко не поэтичному характеру и подавно. Я опустил одну руку вниз и начал дрочить свой член, так охуен*но чувствовать во рту твердость и мысленную наполненность тобой внизу - что проявлялась резкими движениями пальцев и скольжения языка. Ты открыл глаза и наши взгляды встретились, мотнул вдруг положительно головой и я понял, что все – ты на финишной прямой. Я сделал последние резкие и глубокие засасывания – и в мою глотку ударила твоя густая и солоноватая струя. Глотая ее, перед глазами поплыл сплошной дурман, и я вместе с еще подрагивающим членом во рту начал кончать в унисон.
Это было пиз*ато. Очень.
Два таких улетных оргазма получить за один приход – сказка, да и только.
С тех пор у нас появилось дополнительное упражнение, частое и крайне необходимое двоим ненасытным и вечно голодным пацанам.
Нас ни разу не застукали, ни разу не заподозрили – всем было абсолютно насрать на двоих уже почти дозревших мужиков. У каждого была своя какая-накая жизнь, и даже если я, было время, пропадал по нескольку дней кряду - все стиралось из памяти людей. Вопросы не всплывали, их не задавали, на них не отвечали. Паскудством была моя жизнь, как ни крути. Иной раз хотелось, чтоб отец завалил оплеуху или мать поругалась, чтоб мне запретили выходить на улицу или просто взяли и поставили перед фактом…но такое вот пренебрежение…или нет, скорее даже поху*ние – это прямой удар под дых. Безразличие – это высшая точка нашей эволюции ума, сердца. Всем на все и всегда плевать – у каждого себя любимого есть только «Я». Мне хотелось отдавать, и мне очень нужно было быть любимым, так сильно и катастрофично нужно – что, ты, Женич - стал всем моим миром. Ты – тот, к кому я шел, с кем я беззвучно общался и с кем я чувствовал себя живым. Это естественная потребность каждого человека. Мне не нужно читать заумные психологические книги и проходить никому не нужные тесты чтобы понять свою суть и свои желания – потребности. У меня они были самые необходимые, самые ограниченные, я не просил много у Бога. Я вообще ничего у него не просил, я просто шел по жизни и тосковал внутри в своем мирку. Но вопль недолюбви Он сам понял и расшифровал, сам растолковал на более эээном уровне и послал мне тебя. Естественно, на время. Ничего здесь не бывает вечного, но то, что было в наших зрачках – именно оно может длиться наиболее долго. Оно никогда там и не заканчивалось, сколько себя и тебя помню – там было это. Наше сражение и выживание для …чего?
Как-то я не сдержался и вывалил:
-Так нельзя, можно чокнуться¸ если все-время молчать и все носить в себе. Я тоже не люблю тормошить больные темы и я понимаю – распинаться перед всеми и порнографировать душой перед придурками – это херня. Но, ты и мне ничего не показываешь, не говоришь. Хоть бери и фэйсом об тэйбл, чесн слово. Вот бля буду, но так все и выглядит.
Ты прищурил тогда глаза но взгляд не отвел. Ты никогда не отводишь взгляд – ты не слабак. Зависая над моими словами ты прокручивал внутри свой фильм:
-К чему этот душераздирающий и эпичный пизд*шь, если мы и так друг друга понимаем? Тебе так нужно трепаться?
Я вскипел:
-Трепаться мне нах нужно, но ведь мы с тобой…- я замер на слове. А кто мы? Братья? Любовники? Друзья? Ни одно из этих слов не подходило к нам на все сто, так кто же мы??? Именно этот вопрос меня волновал, и именно на него я катастрофично ждал итог.
-Я даже толком не знаю, кто мы. А кто мы? - И я выразительно посмотрел на него.
Он как-то грустно улыбнулся, начал медленно на чуть покачивающихся ногах подходить ближе, и меня вдруг прошиб пот. А ведь я ждал ответа, остро и томительно нуждался в нем. И бог его знает зачем, но нужда была непосильная.
-Это не столь и важно. Кем хочешь – тем и называй, но факт останется фактом. Наверное, в нас все помешано. Но я знаю одно: раз мы хотим это – делаем, а нет – значит, нет. Это – условности, фальшивые обертки, а начинка – она внутри. И только тогда понимаешь вкус, когда размазываешь ее медленно языком о небо.
Я утвердительно махнул головой.
- Что еще нужно знать? О чем нужно говорить? Мне хватает того, что у нас есть. Никогда раньше у меня и половины не было, так чего мне вздрючивать свой мозг и искать названия тому, что и так понятно.
На кончике моего языка запрыгал пульс. Я хотел ответить, но не мог. А ведь у меня такая же херня. И я понимал, что он прав. Нам не о чем говорить. Лучше будет сказать, что мы можем говорить о чем угодно, но мы делаем это глазами и телом. Так, как мы понимаем друг друга – никто и никогда больше нас не поймет. После того момента у нас больше не возникало таких вот знаков вопросов. Иногда мы заходилось на темы, но они были приземленного и более физического характера, но о чувствах мы больше не заговаривали. Я понял то, что он объяснил парой слов, а он это знал и раньше.
Каким бы человек не был мудаком и похеристом, каким бы непрошибным и черствым он не казался, а внутри есть свои страхи, свои трепетные желание и мечты. Так сотворен он в этом мире, даже самого льва можно приучить и если с детства растить его среди людей и заботы – он перестать отгрызать головы. Да, на формирование характера влияют множество причин: и окружение, и наследственность, и знак зодиака, и имя, и тип темперамента и прочая хренотень, но все-таки глубоко внутри всегда остается что-то детское и чистое. И сколько бы меня не пиздили, сколько бы не морозилась семья, сколько бы я не сидел в ментовке и не чудил с братками – все это пустой звук.
Жизнь - это движение, либо гонишь ты, либо за тобой…
Да, всем я и казался безжалостной и бездушной голимо-двинутой свол*чью, равнодушной и тупой скотиной – мне было абсолютно ******. Но, хоть кто-нибудь пытался меня понять, пробовал дать, а не только тянуть? Что за нах??? Поэтому я такой, для всех них я таков. Их это устраивает – меня тем более. Но ты, Жень, ты другой, и с тобой я меняюсь – становлюсь нагим и самим собой.
И таким мне хочется быть с тобой во всех смыслах. Всегда. Везде.
Я не пытаюсь амуриться с тобой, просто, хочется быть там – где есть ты. Жизненно нужно, смертельно надо.
* * *
«Я склоняюсь и начинаю водить влажными губами по твоим вискам, в них барабанной дрожью отбивает пульс. У тебя за день появилась немного щетина – и гладкость кожи на висках и ершистая колкость щек – очень четкое различие для всех моих органов восприятия. Меня это безумно заводит. Начинаю ловить губами твои полустоны, теряюсь в твоей передачи звуковых сигналов и тону.
Негоже мне быть таким настроенным на твои волны, негоже сопливиться так, пусть и внутри, пусть и тебе ведомому только. Но все ж нельзя, привыкну – забудусь – спалюсь, и тогда расплата ждет меня не за горами. Но, я устал жить чужой жизнью, устал от всего того, чем прошлое меня кормило, лучше я отдам остаток своей доселе никчемный жизни на пару месяцев – лет рая с тобой. Мне нравится смотреть как ты ешь, медленно пережевывая всю пищу, я торчу от твоего отстраненного вида когда ты в плену у музыки, а когда ты в страсти и доходишь до финиша – это вообще не передается ни знаками, ни словами, ни прочим.
Хватаю твою рубашку, пытаюсь расстегнуть эту гребаную кучу дотошных пуговиц и не сорвать нахр*н их вообще. Слишком дорого покупать каждый раз новую одежду после каждого нашего секса. У нас нет таких возможностей. Мои губы дрожат, твои приоткрываются заманчиво навстречу. Меня трясет от невинно – секазного твоего вида, так труханит, что прелюдии больше не будет, нет сил, нет терпения, нет мозгов.
У тебя редко полностью сносит башню, этому более я подвержен, но сегодня ты в ауте, в большом и размашистом таком ударе. Мне заплохевает и я начинаю срывать с себя все. Затем толчок и ты уже на столе. Твоя одежда взмахивает своими крыльями и воздушным потоком приземляется в разных частях комнаты. Я слышу удары в голове - часов, пульса, или мать на кухне готовит нам пожрать? Откидываю тупую мысль и впиваюсь ртом в твои жадные губы. Резкий захват и твое лицо в моих ладонях, зажатое не моими руками, а моей тоской по тебе, я лелею его, глажу скулы и провожу по всем родным и заостренным в страсти чертам. Ты не красив той красотой, которую рекламируют или описывают в книгах. Твой характер не позволил бы вылепить тебя таким, в тебе все заостренно и резковато. Во мне скорее грубо, а в тебе именно заточено и резко. Но, мне ты кажешься самым ТЕМ…я хочу в тебе все. Мне все-равно если ты заросший, и мне похеру большому такому, если ты немытый и зубы твои не чищены, и волосы стоят дыбаком, мне нужен ты, любой, разный, но ты нужен мне.
Я шепчу тебе какую-то хрень о том, что мы можем уехать, если твой отец будет доставать тебя и периодически пытаться ставить на путь истинный, а на самом деле пиздить у тебя бабло или пытаться делать это, Я путаюсь в твоих волосах и в своих же мыслях, говорю белеберду, что если ты только захочешь, то он больше не жилец в этом мире, хотя, он и так не желец сам по себе из-за тысячи литров выпитого бухла и похлеще его же. Или, по крайней мере могу отделать, что больничная койка будет его родимым приютом на очень неопределенное время, а в ответ слышу смех и твои губы полностью запечатывают мои бредовые идеи «того и сего».
Затем я задом плюхаюсь на стул и тащу тебя за собой, ты крепко обхватываешь мои бедра своими немного худоватыми но мышцатыми ногами, в такт нашим ртам наши бедра двигаются друг другу, находят свое и бросаются как бы навстречу.
У нас всегда жаркий секс, и этот случай не исключение – бездонный, искренний и с полной отдачей. Мы врубаем музыку в комнате и закрываемся на ключ, если в доме кто-то есть из своих. И если вначале мы сдерживали стоны, то теперь их невозможно удержать, когда два молодых кобеля входят в раж. Теперь это не дрочь и не минет, это самый настоящий секс. А после мы висим друг на друге, долго хватаемся воздухом, долго поглощаем пот и прочюю влагу друг друга, долго прижимаемся еще горячей плотью и смотрим в глаза. Если наши губы не могут открыться, то тому, что есть внутри нужно проливаться, хоть так. И оно находит свои выходы, оно взрывает мозг огнем глазков темного дерева с едва окрепшим, греет теплом и наполняет сердце теплотой. Дает чувства там, где их, по ходу дела, вообще не должно и тлеть, не то, что пылать.
И на пике оргазма я, как сквозь миллионы тонн воды океана слышу твои тихий с придыханием шепот:
-Витька, Витька, Витька.
И я понимаю, что это самое дорогое признание, что в этом имени кроется все твое. В нем весь мир и набор всего, там любые оттенки и тысячи радуг цветов. Там есть то, о чем мы и не подозревали.
Я, с несоображаемой силой прижимаю тебя к сердцу и про себя шепчу миллиарды километров слов признаний. И как всегда молча. Как всегда про себя. Как всегда тебе».
* * *
А сегодня я должен идти на одну очень важную встречу. Мне не хочется. Очень.
Лучше бы провел это время с тобой, но ты задерживаешься на работе. А у меня и не выйдет увильнуть. Есть свои по-старинке привычки, какие-то пиз*анутые правилы. Мне уже раз десять звонили на мобилу и тормосили мой задранный мозг, а все оттягиваю момент, жду твое прихода, хоть пару минут увидеть бы тебя. Хрен знает, когда я вернусь, может, и сегодня, это при лучшем раскладе, под утро. А может быть и через пару дней, по ходу дела пацаны еще и разборки какие-то наметили. Впрочем, обычный устрой в обычных и не очень группировках.
Все, тянуть больше не могу, а то мне реально прижмется, и тогда, не разгребусь еще очень долго. Хватаю куртку, обуваюсь и открываю дверь. Там стоишь ты.
Уставший. Вымотанный. А в глазах появляется теплота при виде меня. Чуть дверью не звезданул я тебе по мордахе. Я лыблюсь. Закрываю за собой дверь, притягиваю тебя к себе и жарко целую. Ты так же отвечаешь. В пару словах, между поцелуев, отчитываюсь тебе за свое отлучение, ты молчишь, и я отпускаю тебя.
-Я погнал, реально опаздываю. Ждал тебя.
Последний взгляд и я ушел.
Иду на встречу, а в голове туман. Понимаю, мне становиться там тесно, я не хочу туда идти, все морозит меня и кумарит. Нужно как то постепенно сваливать, а это не так и просто.
Встреча, как всегда приветствия, подъе и перекидывание пошлостями. Пиздешь и прочяя хрень. Кто на мотыках, кто пеша, кто на тачках. Расформировались и в путь. Виляние среди переулков, знакомые дороги, и такие чужие одновременно. Дома – как цепочка неизбежных событий чередуются в отображении стекол машины. В глазах рябь от путаности ситуации. Я понимаю, что это не мое место, но и где мое – тоже не знаю. Есть ответ – с кем и возле кого, но нету – где.
Все выходят.
Я пытаюсь вникнуть в суть разборки, не очень, но пытаюсь, а перед глазами стоит твоя улыбка. Все бабло мира и других вселен, все власть и сила, влияние и владение не стоит и малой доли тугой натянутости твоих губ.
Я вижу только твою улыбку.
Слышу выстрелы, они слышаться издалека, из очень далекого ниоткуда, что-то неясно все становиться вокруг. Может, я укурен? Так нет. И не убухан. По ушам бьет мое имя, но я не реагирую. Кто-то трясет меня, странно, даже не хочется вырубить придурка, что касается меня. Я вижу только твою улыбку. Липкое, похожее по вкусу на устоявшееся пряное вино ощущение, но почему во рту стальное месиво? Кровь? В голову лезет это слово скорее по привычке частоты состыковок чем понимание ситуации. Да нет, не похоже, хотя…я не могу сконцентрироваться…
Я вижу только твою улыбку. Звуки отдаляются, становятся, почти неслышны, пока совсем не исчезают из горизонта. Все становиться заторможенным, жутко чужим и темным. Но страха нет, и холода нет, и тесноты нет. Замерло на границе астрала и разума.
Ничего нет, вообще никакого понимания и соображения: я должен паниковать, но…
В глазах стоит твоя улыбка.
@темы: творчество, Слэш/яой., книги(мои), mine/ just my