Listen or download Агата Кристи Сердцебиение for free on Prostopleer
читать дальше КОГДА СОЛНЦЕ ЗАНИМАЕТСЯ ЛЮБОВЬЮ С ОКЕАНОМ.
РОМАН. ЯОЙ. СЛЭШ.
1 ЧАСТЬ
Почему я не любил воду?
Странный вопрос для самого себя.
Мать говорила, что в детстве, мою вечно пытливую и вездесущую моську можно было успокоить именно купанием.
Любить что-то и не любить.
Парадокс.
Или любить это что-то так глубоко, в самом бездонном подсознании себя самого и не позволять этому хлестать наружу. Вообще, даже краешком не показываться на поверхности языка, но так яростно выплёскиваться в действии.
Наверное, я необычный, хотя, каждый здесь такой в меру своей скрытости. Иногда глупо, до одури, или весело и ржачно, иногда в захлёбы с кем то, но чаще с самим собой. Разве можно позволить другим видеть свою рваную изнанку?
Море у меня внутри поёт.
Оно красивое и неприступное, ласковое и тёмное, яркое. Оно абсолютно разное. Как и я.
Всю свою жизнь я думал, что воздух моя стихия, и я понимаю ее больше, но, не все так просто. Да, он напоминает меня самого такого вечно меняющегося и непостоянного. Я идентичен ему.
Так переменчиво счастлив.
Или глупо улыбчивый, без причины.
Так упоен тем, что взбредет мне в голову.
А по мне и не скажешь.
Схож с виду на ботана: костюм, галстук, дипломат.
Скажи мне кто, что так будет, я бы уржался от таких слов. Внешняя шелуха.
Кто-то из знакомых может сказать:
- « он невьебенное чудо».
Ха.
Бодрит эта фразка.
На время.
Моя жизнь не так и плоха: серая мышка, как застывшая мина на лице, пустой отрезок не нужного времени, исчезающая точка, что и не мигает почти в дали.
И тяжело переломить себя. Вывернуться на все градусы мира и стать другим. Это, сродни чуду-диву.
Работа? Я, иногда люблю ее, иногда терплю. Я хороший арбайтер.
Здоровье? Не жалуюсь.
Не бугага какой крепыш, но и ничего серьезного из болезней нет. Так, в норме все. Серединка на половинку.
Кажись, и хорошо, что середина золотая, да не радует это меня.
Семья? Родители живы и здоровы, бабки тоже, дедок, и все остальные помаленьку шкотыльгают.
Личное?....Тут поставим пробел. С этим пока туговато.
Если одна часть в тебе будет скользить, то рябь пойдет до самого ряда. Так у меня.
Только она не скользит, а скорее, заезжает вообще не в тут сторону. Вот и рябит оно, рябит и рябит.
Я вру сам себя. Врал иногда раньше, но теперь вся моя жизнь одно сплошное притворство.
Я обнаженный перед будущим, а это пугает. Я не слабак и не хиляк, всегда мог взять себя в руки, а ситуации были разные.
Так тошно становиться от своей бесхарактерности.
Плыву по течению. Сам и тону в нем, захлёбываюсь, сам и являясь этим месивом. Но, мне впадло быть мудрецом и философом. Все живут поверхностью и иллюзией, так почему и мне не делать так же? Я не положительный герой и не пытаюсь им быть.
С фига ли я должен так циклиться?
Иногда, мне становиться стыдно за себя и свои мысли, за свой образ жизни. Понимаю, нельзя уподобляться всем, но так проще, так принято. Так делают почти все.
Я напоминаю сам себе пчелку, что полетела на сладкий запах варенья, тянущийся шлейфом из форточки одного из домов. И налакавшись ее, начинает искать выход, и не может, бьется тельцем о стекло, пытается пробиться, вырваться на свободу. Но стеклянная гладь тюрьмы - сильная преграда. Все видно, воля – так близко, но слишком маленькая она, чтобы разбить эти невидимые путы. И что остается? Только уповать на милость хозяина квартиры и на его нежелание поглумиться над слабым.
Мне ждать такого?
Взывать к Богу?
А стоит?
И это выход?
Полное несоответствие с действительностью.
Ты – и есть мое НЕСООТВЕТСТВИЕ с РЕАЛЬНОСТЬЮ, что вне законов и норм.
Яростное, сердобольное, не вписывающиеся ни в какие рамки понимания человечешек.
Все было так раньше.
До огромного и милого тебя.
Хотя, ты далек от умиления и милости.
Может, у меня глаза скосило, если я могу находить тебя милым.
Приплыл я в своем восхищении тобой. Влюбленный кретин.
Но, ты можешь сотворить чудо из ничего.
У тебя золотые руки: сильные, но мягкие одновременно, горячие и шершавые от мозолей,
умелые и очень нужные.
Помню, хоть и было это давно, но случай этот уникальный для моего чпокнутого тобой разума, как впервые обратил внимание на твои руки и пальцы. Ты мастерил какую то фигурку. Какой материал ты использовал – я не помню, да и не знаю толком, я баран в делах такого рода. Но, по–моему кусок древесины, или акрила стал на моих глазах превращаться в птицу. Орла ты сделал бесподобного. Я тогда просто ахуел от такой простоты и мгновенности твоих рук. Это была красивая и вольная птица, со сложенными крыльями и приподнятой головой к небу. Я даже смог увидеть блеск в ее глазах, жажду свободы и полета, а потом оказалось, что я, как завороженный смотрю и мелю всю эту чушь о тебе, орле и взлетах вслух. Ты, молча слушал, широко открыв свои лесного цвета глаз и впитывал мою песнь потаенного. И так бы долго еще продолжалось, если бы не твой друг Бодя, что начал ржать вслух, и я опомнился. Ты пристально смотрел мне в глаза, смотрел так, как никто ранее, читал и находил там что-то только свое, ведомое только твоему пониманию. А потом тихо сказал, прошептал почти, так, чтоб только я смог услышать твои слова. Орел напоминает тебе меня, и именно для меня ты его и сделал.
Я орел? Это у тебя такое извращенное чувство юмора? Я тогда отмахнулся.
Сейчас бы я так не поступил. Но, то было тогда.
Я боготворю твои руки. Могу часами смотреть на них, целовать, лизать и прочее. Мой фетиш. Моя дурь.
Я люблю в тебе все. А иначе нельзя, тогда это уже не любовь. Фальшивка, подделка, копия. Когда любишь, примешь все, все изъяны и неровности, кривые и минусы. Но понимание это дается тяжело, слишком больно и остро, долго и мучительно. Так неприятно признавать, что ты любишь не совершенство, так далекое от твоего идеала, и настолько лучше тебя. И в сравнении с ним, понимаешь, насколько плох сам. Это не радует, это делает уязвимым, слабым, открытым. Зная, что я пустышка, что есть офисный планктон - одно, но понять, что все намного запущеннее, ниже и грязнее – совсем другое. Если бы можно было сгореть со стыда, то пламя, на котором я бы жарился, дошло до Аляски.
Я люблю тебя.
Бурно.
Дотошно.
Обильно и безгранично.
Люблю, что ты принял меня таковым, каков я есть.
И это понимание пришло почти сразу. Хватило меньше месяца, чтобы признать это чувство в себе.
Но не принять.
Такому так просто не сдаешься, и белым флагом по своему желанию не помашешь. Это трудный процесс, длинный и болючий. Особенно, когда не знаешь, отвечают ли тебе взаимностью, принимают ли тебя таким, каким сотворила мать природа, когда связь открыта двоих мужчин. Это требует мужества, очень сильной силы воли и желания победить. Многие век прятаться будут, подстраиваться и сдаваться. И я бы сделал так же, я не борец, но именно Мой возлюбленный меня повел, он вселил в меня надежду, поил силами и растил во мне веру. Именно из-за него мы вместе, совсем рядом, иногда далеко друг от друга, и в ссорах, и в мире, и в понимании, и без него. Но внутри мы всегда вместе. Хоть кому то нужно быть сильным, хотя бы одному. Два слабака – это слишком ничего для победы, и сейчас я понимаю, как трудно ему приходилось, каким воином он есть, сколько всего в себе переломил, принял и не сдался. Он мужик. ОН МУЖИК.!!!!!!!
А я?
Мужчинка. Кхе-кхе. Едкий смех.
Да нет, я был просто пацан. Не стал я тогда еще мужиком, хоть и старше своего любовника на более чем 2 года. Хоть и работал уже, хоть кичился независимостью.
А время идет. Очень быстро летит это время, кому враг оно, а кому преданный товарищ и друг.
Игры больше нет. Я задрался угождать и подстраиваться.
Я всегда был хреновым актером, и на мою игру мог купиться только сущий бездарь или новичок.
Но я продолжал жеманничать и суетиться.
Мои ошибки. Их много.
Мне нужно было сбросить свои маски сразу, еще тогда, когда не прожигали кусками раскаленной стали слова правды. И сколько муки от понимания, что я выбрал легче путь.
Протоптанная тропа. Знакомая дорожка. Привычный устрой. Так, кажется, надежнее и привычнее. Но так лишь только, кажется, на самом деле это дорога в никуда. Это иллюзия.
Следы повсюду: в грязи и пыли, некоторые почти не видны, другие совсем свежие, а есть и такие, что всплеск времени почти затер их до неузнаваемости.
-Ты примешь все как есть? - Спрашивал меня ты.
- Не знаю. - И это был мой самый честный ответ на то время.
- Ты сдашься, даже не попробовав? – Не унимался твой запал.
-Я не такой сильный и храбрый как ты.
Сначала был накал страстей, новизна познания, принятие и отторжение чего-то. Было много всего, но вот правды было мало, очень мало, крупицы.
Даже любовь, пусть и в самом плотском ее проявлении, но она была. Так почему же труднее всего быть честным?
Чего хотел я от жизни? Чего хотел ты? А если вместе захотеть?
- Секрет…
Сколько глупости и детской тупости было сделано. Как бабульки на скамейках семечками, так и мы словами – да побольше, да побольнее, да поглубже бы достать и ранить, обидеть и зацепить. Расковырять.
Придурки.
Скорее один я идиот.
А ты просто хотел заставить признать меня истину, себя принять и позволить быть нам вместе. А я боялся. Трус. Да, я трус, и это моя правда.
Садо-мазо в чистом виде.
Я не любитель жесткого извращения. Но вот чуток посмаковать – самое то.
Супер для меня.
Эта звездень известная своей дикостью и своей хладнокровностью.
Мозг мой, мой мозг, проветрись! Иди и погуляй, моя прелесть. Логика мне не доступна. Ну, так пойду и забью я на нее.
Да, я тот еще молорик.
Бабах тебе – и веревочки по телу, в самых нужных точках и самых чувствительных. Я так легко и так точно по времени вываривал их. И веревки ж я, сука такая, сам и подбирал, кипятил, время высчитывая, нежно о них заботился и лелеял, плавно смаковал затем их цветом и фирмой и на тебе применял.
Не перетянуть бы больше нужного, а то и не заметишь, как рай в ад превратиться, а Бог станет Дьяволом.
Так-то вот.
Извращенная я скотина.
И хоть БДСМ мы с тобой не практиковали на деле, но к словам и чувствам применяли их не раз.
Когда я узнал тебя, что-то напало на мой мозг.
ООООО.
Мой мозг, где ты?
Иди ко мне. Не сваливай.
-Пшел вон, - мне в ответ.
- Куда?
-А не пофигу ли?
До каких-то пор я был в обычном режиме. Там, в моем мозгу был привычный и расписанный план: - работа – гулянка – дрочь.
И это были не пересекающиеся прямые. До не которого времени.
Когда все успело измениться?
Я понятия не имею.
С ранних пор я, как бы, огеевел. Прямо и понятно так. Еще в подростковом периоде я понял и принял это без каких либо проблем. У всех по-разному это происходит: одни пытаются бороться и не признают это в себе, другие кидаются бешено на девчонок и доказывают себе, какие клеевые они ловеласы, иные полностью забивают и перекладывают все на будущее. Я ни к одной категории не принадлежал. Принял я свою ориентацию сразу, просто, легко. Каков есть, таков и есть. Правда, первый мой сексуальный опыт произошел гораздо позже, лет эдак восемнадцать, и то была совместная дрочь, а не полный половой акт. Так что я никакой не БИ, не стыжусь своего закидона, но и не ору об этом налево и направо.
Но ты – это совсем другой случай. Ты игрок за две команды. Тебе проще, хоть и понял ты это, когда встретил меня. А до тех пор жил ты себя радостно, трахал миленько девочек и не подозревал, что ждут тебя не дождутся глобальные перемены.
Да, на лице умиление у меня, когда вспоминаю твою надутую рожицу и мой подъё насчет огомосячивания. Тебе не нравиться это слово. Оно и мне не очень, но я не гружусь, скорее, прикалываюсь и ловлю ха-ха.
Сначала у нас были абсолютно разные остановки, а вот теперь: теперь по курсу станция « удовольствие на двоих».
И если мне выпал случай воспользоваться таким подарком судьбы, так чего тупить???
«Еб-чий случай» я б сказал. Звучит пошленько так, но каким бы словами мы это не обзывали, факт остается фактом, и без секаса здесь никак. Из песни слов не выкинешь.
У нас получается жить беззаботно, просто, ребячливо и голодно. Есть случаи, и наш как раз сюда, когда люди сходятся, когда понимают без слов, принимают друг друга самую темную сторону и не сторонятся. Еще остается много всякой хрени, проблем и всякой взрослой хлопотни, но, это все зависит от восприятия жизни.
Мы не много разговариваем, иногда, и вовсе без слов, а иногда долгие тирады и исповеди. Нам всё равно.
Разве, нужны нам слова и язык?
Мы использовали его в более приземленных целях: расширяя свой кругозор и обостряя вкусовые рецепторы.
Это потом мы не будем набрасываться алчными взгляда друг на друга, а более долгими, пронизывающими и смакующими. Это позже мы хоть как-то сможем контролировать свои горящие в лихорадке от неукротимой жажды тела и научимся сидеть в обнимку без пошлости, шалости останутся, они, сближая нас со временем, превратят жар в огонь, а безумство в настоящие чувства. Все со временем. И ртами мы научимся не глотать, а медленно и долго смаковать, просто разговаривать с темой или ни о чем.
Ты говорил, а я слушал, пытался тянуться своими глазами и ушами, всеми своими органами тела, что бы уловить тоненькую нить разговора, но у меня никак вначале это не выходило. Я терялся в твоих живых глазах, что имели оттенок неспелого ореха, цвет зелени и жизни, такой насыщенный и яркий, что не утонуть в них нельзя. А вокруг глаз пушистые щетки загнутых ресниц. Ты все с самого начала просек, нет, не просчитал, это выходило у тебя само собой, очень естественно. В тебе вообще все гармонично было, не то что я, мелкий и психованный засранец, самовлюбленный, эгоистичный и похерист. Никого и ничего не ценивший, в грош не ставивший, и безверный. Я всю свою жизнь херачил под стол.
Я слабый.
А ты - нет.
Ты сильный за нас двоих.
Я боялся. Не хотел верить тебе с самого начала.
Но все ж я мечтал. И ослепительно пылал.
И ждал.
И свет взлетал-ласкал, касался моего лица, задевая едва лишь. В ночи. А ты сидел, твои глаза пылали и прожигали, как две звезды, сияли.
Я скалился, язвительно, почти насмешливо и зло скалился. И не скрывал этого.
Дурел и скалился, боролся с любовью.
За масками надежно, безопасно. Там, как в виртуале: а здесь живая жизнь. Я так считал в то время.
Хотя…я сам себе и лгал. И так всегда.
- Сорви…
И я срывал.
Себя – тебя срывал и ввысь и вниз.
Из губ твоих я стоны песней все срывал.
Срывал рубаху на пол я.
И становился обнаженным для тебя.
И для себя.
Шептал… Кто? Ты иль я?
Глотая слез святых кристалл, шептал, что знал.
И звал.
И эхо повторяли зеркала.
И ты ласкал.
Иль я ласкал?
В объятьях меня держал.
И свет дрожал у моего лица.
Впадая в неистовство, я умирал.
И снова возрождался и стонал.
Самозабвенно имя твое шептал прощения прося.
- Ну, пощади меня.
И ты щадя меня прощал.
* * *
Я учитель. Препод. Серый воротничок. Планктон в серости масс. Педик.
Последнее, подходит во всех смыслах.
Кхе…ржач, да и только. Я учитель английского языка в универе. В прошлом году только он же и был закончен мной, и снова «родные» стены, мать их трижды. Какого так судьба со мной? Все-таки, на лучшее я и не заслуживаю.
Я ненавижу быть учителем, всем своим существом ненавижу. Работу свою люблю. Но быть преподом – это не по мне. И как угораздило?
Я не закончил свой уз с красным деплом, да и с синим, впрочем, тоже. Я никогда не был выдающейся личностью, не мечтал об этом, скорее, наоборот, но вот я здеся.
Просто, деканша меня любила, да и мужчин здесь была нехватка катастрофическая. Ну, и сам английский я знал хорошо. И, наверное, весь такой пришибленный немного я создавал вид спокойного человека. А, да, я мелкий такой. Ростом совсем не вышел. Вот если природа меня наделила чересчур много вредностью, то полностью обделила в росте. Сука поганая. Не раз помяну я ее злым словом.
Так вот, к чему это я? А, да, значит, мелкий я был, и, почему то всем всегда и везде хотелось защитить меня, приласкать, погладить.
Маленький обаятельный гаденыш.
Притягательный, миленький, светленький.
Я не был буяном и выскочкой, и казался очень спокойным. И только некоторые люди знали, что там внутри твориться у меня, и до спокойствия очень далеко. Но то, что психом и драчуном я не был – это точно.
В универе я не смог найти себе хорошего друга, по школе мои друзья разбежались, уехали за горб, и я сник. Вот почему я успокоился с шалостями. Не было перед кем открываться, с кем по – настоящему тусоваться. Разве что гульнуть и бухнуть, но из-за моих не совсем привычных предпочтений – все было поверхностным. А в школе я отжигал, знали бы преподы, каким я раньше был, они меня не то, что не попросили бы остаться, а гнали бы меня пешком в шею не одну сотню километров.
Здесь у меня уйма всяких шапочных дружбанов, одногрупников и прочих, но ничего более.
Здесь, в этом небольшом, но так и не ставшим родным городе, в том здании, я не смог влиться и вписать в общую картину. Тусня, празднование, отмечание, забивание на все, но жизнь шла наполовину. Ничего в последнее время не выливалось в 100%.
Инертный человек.
И это я? Тот, кто не так и давно лопался от переизбытка эмоций, как воздушный шарик? Надрывание живота да и только.
Но, английский язык шел у меня хорошо, как ничего другое. Это…сродни Божьему дару. Я никогда и ничего толком не учил, не то, что бы такая суперская память у меня была, вовсе нет, но стоило мне услышать единожды слово, предложение на англ. – и все, вливалось естественно это в мою суть и становилось неотъемлемой частью уже меня. Что произношение, что грамматика, лексика - все отлично. Вылитый англичанишка.
Может, мои знания, плюс моя внешность и задорность, детская непринужденность от рождения – все это притягивало к себе людей. И всегда это отзеркаливается в их глазах, «ути-пути какой хорошенький». За это хочется храпнуть зубами их тянущиеся пальцы в мою сторону. Не так и приятно осознавать, что тебя считают тихоней и слабаком. «Я не слизняк!» - Хочется крикнуть всем, но что толку, ко всем не достучишься, да и смысл?
Ненавижу, когда со мной сюсюкаются, когда по головке гладят, хвалят. Тогда я становлюсь ежом и пиздец не заставит себя долго ждать.
НЕ ЦЕЛУЙТЕ МЕНЯ В ЗАДНИЦУ, И НЕ БЕЙТЕ МЕНЯ В МОРДУ.
И вот, когда я сдал госы, написал курсовую по англ. литературе на отлично, причем писал ее у старушки с синими губами, старой девы, она раздула на весь факультет эту весть, мол это « шедеврально, белиссимо, вандефул».
Так тупо. Значит, если ты какой там горе-писака, это можно провозглашать, а когда ты просто человек - ты ничто. Я ненавижу всю эту хрень, как же я ненавижу ее. Исчезнуть бы куда-нибудь, хоть на денек, забыться от этих пресных и притворных мин и рож, которым ты сам вовсе и не нужен, а лишь попользование тебя.
Я… или меня –самого с моими патрохами.
И каждый хочет подергать за мои ниточки, кто сильнее натянет, а кто слабее, но все ж желания поиграться не унять никому.
И как бегала она, моя преподша, в свои 70 лет по аудиториям и этажам, может, и кафедрам – но я пребывал в прострации и мне было до лампады.
Теперь вот, в первый раз, как в первый класс: я и сам стал этим избитым преподом.
Правда, на год или два, так как после нужно обяз поступать в аспирантуру, а мой мозг был просто вне зоны доступа таких непокоренных вершин. Это не тот случай, чтобы на мне ну прям уж ТАК ехать. Пофапали дамы и господа – поналюбкивались на мою вечно скучающую рожу здеся – и хватит. Скоро нужно сваливать.
Слишком я шило-жопистый в действиях, и больно мат люблю, родной он мне, точно подчеркивающий моё нутро. И хоть не культурно это, невоспитанно так сказать, но, как в том анекдоте: «с этого дня решил мат больше не употреБЛЯТЬ». Не сказать, чтоб я не пытался, я честно, не кривя душой, могу поклясться, что и пытался сдерживаться, и контролировать себя, но стоило бухнуть мне в компашке – и понеслась плотина слов – родная русская речь. Да, плохо, да, некультурно, сам знаю, но, мы дети своего поколения.
И не червь я книжный, хоть и люблю читать выборочно кое-что, художественное, но никак не занудную чертовщину универских стен. В общем, решил я пока годик-другой поразмышлять о грядущем будущем своем, попрактиковаться, да и успокоиться тоже. А то последние годы моей учебы были слишком веселы – куда меня только не забрасывало и вштыривало не по-детски.
Я не учитель по призванию – это однозначно, ну, не мое это, вообще терпеть не мог эту нудятину. Почти ненавидя, я сумел так влипнуть. Это мне кара за мое разгульную жизнь по-молодости. А с моим кончитовским дипломом или это или …хотя, нет, сейчас пластик выдают, в с*альник с ним даже не сходишь. Но, возвращаться к матери – учительнице вообще было нереально, она мне похлеще ад дома устроит своим пилением и нервотрепством. Может, именно из-за этого я так не люблю работу учителя. Если дома существует пожизненный пример – тут хвайся в лес хоть, но и там тебя достанут и выгрызут все твое отнекивание, направят так сказать «на путь истинный и непоколебимый». Я в гробу видал такую истину – матку и она меня видала там же. Хоть и толковый препод моя мать, но ее ученики в раз 1000….0 получали больше внимания, понимания и отдачи. А я? Я – это какая-то левая вообще история. Что-то среднее между ее несбывшейся розовой мечтой и моим непроявившимся будущим. Черт, какого такого это гребаное «то, что будет» так долго тянет и никак не спешит припереться? Задрался ожиданием я, или задранный им – а мать моя учила других. Мне приходилось хвататься всему на улицах, очень часто мокрых и грязных, с отдачей многослоевого мата и оттени прогнившего тополя. Меня все учили по-немногу – друзья, если они и правда мои друзья, враги, честь им и слава, уважаю таковых за правду, что рвется с искривленных их уст, но зато без излишней слащавости и тошности, отчим, что не раз меня пиздил в детской комнате, когда мать была еще на работе. Хотя, к чему прятаться, они действовали почти в унисон. Ему и пугать меня не нужно было – я не пожалуюсь, не поплачусь, не хлюпнусь сопливым носом в теплое материнское плечо – никто мне этого плеча подогретого не подставит, и так знаю, да и…я лучше убьюсь пойду чем долбанным слюнтяем покажусь. Пока совсем малый был- - получал или старался съе, а как подрос я, стал давать сдачи. Правда, это было пару раз, ибо я хоть на вид и мелочь пузатая, но если разозлюсь – будет туго. Да, я уродился мелким и смазливым, и хоть волосы у меня были немного такой прической –аля стриха, но отведи я их немного подлине и одень юпку – девка хоть куда, но протяни руку и попробуй тронь – руку отгрызу, и костей не выплюну. Опять-таки кто виноват – хрен узнаешь. Все и все.
Я так скажу, коротко и ясно – может не совсем и коротко, но самому себе тоже нужно хоть изредка признаваться: флафф мне не нужен, задолизание – также, понторезы – идут мимо, их слишком много развелось в последнее время, и…крошаться они при легком надавливании, как первый легкий лед на лужах стоит едва задеть носком бота.
Рос диким, воспитывался таким же удачным способом, поощряемый знакомыми на бухловые действия и абсолютно точно оправдывал ожидания « доброго и правильного» общества, которое кроме что пиз*еть о правильности только и может, а само по себе так воняет тошной лживостью, что бл*вать хочется на каждом шагу от такого паскудсва. Меня реально начинает переть, когда, проходя мимо по коридорам нашего отремонтированного факультета, вижу примерные почти нимбические улыбки благовоспитанных преподавателей - у меня губы волей неволей натягиваются в ответ на их прелюдии к спектаклям – вот-вот и пьеса разыграется на глазах. Я иду и ржу внутри, но так мило улыбаюсь на вид. Да я точно такое же га8но как и они, ведь, так проще. Почему я, который так остро любит душераздирающую свободу и так трепетно ее охраняющий внутри, позволяю быть себе такой милой животной мерзостью??? …
Виталька всегда был больше любим нашей мамашкой, мой младший брат, он бегал за ней хвостом, привязывал себя к ее халату веревкой и таскался в детстве по квартире – куда она туда и он. А я – я закрывался в комнате и сначала играл машинками, затем картами, а потом плавно перешел на все подряд с уличной бурлящей жизнью. На меня забили. И били тоже, пиздили смачно так – куда попадет, куда рука дотянется, ботинком или туфлей, книгой или паском, и утюгом ебашили. Да, дома меня любили. Вот такая у нас прилежная педагогическая семья, все перечисленное в конце делала мать – она, если заходила в ражь – получали все, и даже отчим, но, у нее скорее это было не силой, рука женщины не так физически сильна, она морально умела унижать и опускать ниже комнатного тапочка, а отчим дубасил кулаками – так что я выкоханный их нежными ручками. Но, я люблю свою мать даже такой, если она мне дана – значит, она моя. Наверное, именно так она на мне выкидывала свой чисто человеческий женский негатив, свою боль, свою несостоявшеюся личную жизнь – что отец был козел, что отчим – ублюдки первой масти. И я, молча, глотал, на мать рука не поднимется никогда, а урода «папашку» пару раз так отлупил, что он месяц с переломанными ребрами таскался. Сука, с тех пор он лишний раз думает, а стоит ли оно того. Малый да удалый – это про меня. А теперь я живу отдельно, снимаю однокомнатную квартиру с двоюродным братом, у которого семья тоже не ахти. На мою скромную педагогическую зарплату хера разбежишься снимать квартиру самому, да и тем более Санька через день зависает у своей девчонки, пересекаемся мы с ним не так уж и часто, а платим – по-ровну. Так что я половину месяца проживаю один так сказать. Удобно. Я гадина та еще – раньше такого не было, но последнее время я начал конкретно подстраиваться именно устраиваться, где удобно. Мне тошно от вида себя самого. Неужели и меня начинает зажевывать системная машина оживотения? Кажись, так и есть.
Что реально можно вспомнить о «светлом» детстве? И не задумаешься даже: ссоры, развод, крики или постоянные ученики, трепля языком матери с ними, затем любовники ее вереницей проплывающие перед глазами и томные стоны через стенку убивающие медленно мое детское еще тогда сердце. Так болело внутри, как ни один расписанный кулак на моей подростковой морде, так испепеляюще рвало каждую молекулу моего мозга ее урывчатый голос на самых высоких нотах в конце…я умирал тогда тысячи раз. Умирала моя детская вера и невинность, дохла так, как не пожелаешь даже самой последней дворовой псине. Иногда я не успевал убираться дома – учеба, факультеты какие –то хрен вспомнишь, даже если и сильно захочешь, затем футбол, а затем бабаке помощь – яблоки срывать или огород тяпать или двор подметать и убирать, она всегда найдет что, а потом приходишь домой голодный, усталый и тебе втыки по самые-самые. Я не успеваю одеться, выбегаю в том, что было на улицу, бегу куда-то слепо и глухо ко всему миру, который таким ко мне и является. А конец сентября, стройка – точно, возле нашего дома строили дом, а по нехватке денег забросили и теперь там приют кому хотишь: бомжам, от которых я недалеко ушел, компашкам разного слоя, пьяницам. Сколько раз я там сидел – пересиживал, как я воспаление легких не ухапнул – не знаю, но вот что почки был простудил – то да. А если не успевал в дверь – то тупо в ванной закрывался – здесь тоже голая плитка и ты босой на ней по 5-6 часов кряду. Но, благодаря тому, что я все свое мелкое детство у бабки в селе провел – здоровье у меня было отменное ранее, это потом все мои психи и бойки начнут вылазить по-немногу и давать о себе знать, а так – сильный и крепкий я малый был. И спорт я любил – так, как умел я лазить по канатам, деревьям, и прыгать, и бегать – еще поискать нужно. Легкость веса, от природы активная натура, пытливая моська и вечно неугомонный характер – где мое только не бывало.
Матери – я был до фени, она заменяла что-то на что-то, отец где то бухал и блядовал, отчим – та же картина маслом, брат – брат тоже начал попивать и херачить – но это не оправдание.
Каждый сам выбирает свой путь – и я понимаю, что как бы там не было, но теперь я сам себе барин, я сам строю свое, моя жизнь теперь в моих руках – нервных, худых но сильных, руках, что могут творить, но не сдаваться. А что я делаю? Я лажаю, лажаю и лажаю много-много раз.
Спокойным спокойнее, нет, не легче всегда, но они умеют острые углы обходить, смолчать – а я…я не умел и не умею. Мне новый штрих подошел – научиться играть, но чувствую, что это до поры до времени – рванет меня не на шутку. Уже подрывало.
Мои глаза цвета, в которых всегда штормило море зелено – голубое, искали всегда свое, приватное, личное и на пике. Мало жизни, мало ощущений, мало драйва. Я пытался тормозить всеми ведомыми и иными способами, но хули что выходило – не могу я быть вбит в темный угол существования, меня распинало голубое небо высоко, всегда было самым большим соблазном, запредельным и реальным одновременно.
«Лучше не начинать болтать о душе наобум, а начав, не пытайте мой беспомощный ум».
Не очень кратко получилось описать мою жизнь, но именно впервые я проштудировал перед глазами все самые четкие образы и факты в голове, когда мне пришлось писать свою характеристику. Я реально не знал что писать – ведь, такое не напишешь, нужны голые факты типа рождения и смерти, но не выживания и подыхания.
Как то обошлось, знакомый на факультете помог и проехалось все.
И все изменилось в один момент. Появился ты.
Прояснился простор на одном дыхании.
«Мы были с тобой сильными и смелыми, дерзкими, отважными. Мы первыми входили в наш изогнутый мир, входили вроде и не с улыбкой, топтали друг дугу сердца, а затем сами их поднимали из пыли и отряхивали, всеми нашими чувствами и нервами мы доказывали и были доказательством НАС. Мы резали и полосили людские сомнения, всю их ненависть, страх и зависть. Дрожью натянутых жил, волос, мышц мы выживали. Были ли мы темные? Были. Были ли мы светлые? Были. Только, разница не так уж и велика. Мы были гордые и юные. Мы были злые и свободные. Мы были живые, а не мертвые. Были просто окрыленные».
Вот такими мы и были.
А сейчас, когда меня начинает со свистом чиканить и охватывать паника – я как молитву шепчу эти слова.
Это случается часто, когда тебя радом нет. Но, хвала Богу или небесам, мы редко делимые порознь и существующие ломтями. Всегда есть что-то, что притягивает наши полюса, то мы в ссорах, то в дележки личной территории, то в разъездах по работе - а все равно после очередного сменного локального перемещения мы состыковываемся сердцами.
Моя молитва о нас прошлых не излечит меня, конечно, нет, от такого нет лекарства, но отвлекает и завлекает в мой мистический мир, прятанный у меня в извилинах. Все здесь иллюзия: четкая ли, размытая - вариации, но самая ясная реальность находиться внутри. В душе. Там нет лжи, там и не сможешь обмануть или соврать, как бы не хотел взбешенный разум, там покой чувств и гармония с самим собой. Там то, что безгранично нужно и истинно необходимо.
И занимался бы я таким вот самобичеванием и поиском своего внутреннего «я» раньше? Конешнос нет, а с хера ли? Но, теперь я другой. Рядом с тобой хочется переставать играться в дотошные игрушки, все становится на свои места, гармонично занимает пустое пространство. Не сразу, нет, конечно, но все ж рассортировка моих ценностей запущена.
Steady? Ready? Go!
Так много в голове еще сидит разных моих детством баюканных страхов, букв, звуков и мелодий – не дать им числа. Слишком сильно калеченное мое нутро было в малые годы, очень сильно выламывали ему ноги и крутили руки, из-за этого и комплексы неполноценности, жажда свободы и доказать свое « эго». Вот он я – смотрите на меня, я такой пиздатый индивидуальный парень. Раньше, в …скажем нннн---ое время мы все были индивидуальные, и умелость честно дружиться, помогаться и делиться, не было никаких таких психологов и наворотов, индивид. подходов и прочего, но была вера и искренность, пусть и не всегда и везде, но она была. Были идеалы и стимулы, была честь и любовь, а сейчас - пародия в пародии. Не сказать, что тогда все было так светло, скорее высветлено механически – но люди умели верить и доверять, они не сравнивали свои морды и фигуры со стереотипными манекенами и булемийными рекламными анарексами. Они не так открыто и нагло слали…в куда собственно говоря нас посылают то? Куда посылают – туда и идем, и какого гребанного тогда все кричат о безнравственной сексуальной жизни? Здесь все товар – нет возрастных ограничений, нет вообще никаких запретов. Было хоть что-то, за что можно цепляться за что сражаться, а сейчас? Мы не защищаем родину, дом и семью, скорее, мы имеем всех сразу и по очереди, что стало со словом «честь» и идеал. Скорее, у нас сейчас сам себе стал идеалом и богом.
Есть сейчас только один выход – отыскивать это глубоко у себя внутри. Все. Другого выхода нет. И сколько бы не трепалось сердце об этом, сколько бы не взрывался о*уевший разум от несовместимости понятий реалии и нужденного – а деваться некуда. Вот и волей-неволей идет поиск меня самого, ибо внутри там все мое не сдается, не подчиняется устроям, что больны опухолями на всех своих корявых органах власти и надругательств над своими детьми – народом.
Сколько не пытайся, а гнилое растение не даст плода.
Тяжело жить с такими противоречиями, да, внутри я другой, каждый там не такой, каким видеться глазу, а как самовыразиться и открыться, как, не захлопываясь, гнуть свою линию?
Ты меня научил этому. Хотя, ты не пытался и не старался меня улучшить, ты не искал во мне подводных течений, открытие новых пород было не по твоей части – но так уж вышло. Да, мы вышлись друг на друга – нечаянно и случайно, но я не верю в случайности. Какие нахрен совпадения, если все уже давным-давно предопределено.
Как то ты мне сказал, что тебе хочется видеть у меня в глазах прощение своего прошлого и желание любви к будущему. И я задумался, впервые за долгое время я начал прислушиваться к чужому сильному с хрипотцой голосу. Наконец стена ненависти и обиды оборвалась – и я начал открываться, начал понимать себя самого и находить это же понимание тебя самого как такого в целом и отдельно.
Паника… она, когда тебя нет – часто ломает меня, она не просто так находит и отходит, нет, все намного тоньше и деликатнее.
Я сидел дома, были выходные и я не работал. Вечер, еще не совсем и поздний, но все-таки он лениво начал ускорять ход и уже за окном люди и дома смазывались в мутную акварель художника. На душе вальсировало неспокойствие. И так каждый раз – когда ты отсутствовал. Хотя, чего удивляться? Именно страх и хаос охватывают периодически меня именно из-за того, что тебя нет. И разве это не означает «присесть на кого-то или что-то»? И я, как сбредивший почти человечешка, начинаю метаться из угла в угол этой маленькой и съемной квартиры, считая все цвета, что едва успевали от быстрого корявого шага ухватить мои глаза, формы, что имели не четкое очертание, а сливались и перетекали то плавно, а то урывчато друг в друга. И слова, эти слова, что, как страждущего вытаскивали меня к свету.
Но, не в этот раз. Сердце бешено бьется маленьким мотыльком за сеткой вен и артерий, шум в ушах блокирует любое восприятие мира как такового, руки выгибает дрожью почти предсмертного ужаса и воздух заменяется иным газом. Вакуум меня, монжюс всего иного.
Что делать? Какая-то спасительная мысль мелькает в подсознании и тыкается во влажную ладонь моей внутренней бури, трепыхающим взлетом бьется в окно шторма, но сил открыть хотя бы форточку – попросту нет. Как быть? Откинуть …или позволить?
Если бы кто-то мог сейчас залезть в мой мозг и увидеть, что там твориться – пиздец бы был моей свободе, я бы стал шавкой на выгуле у медбратьев психушечки местной больницы.
Хотя….нам всем дорога в «рай».
Это неспроста, элементарное последствие моего прошлого, такого « веселого и радужного, яркого и насыщенного, вариативного и бьющего ключом».
Я падаю на колени, яростно, живо и каменно, руки ледяным и застывшим захватом стискивают голову, которая от такого шквала мыслей и скрытых страхов разрывается, пытаюсь хотя бы как-то унять сумасшедший каскад безумства и хаоса в голове, чуть притишить огненное биение пульса в горле.
Я не слышу скрипа двери.
Не чувствую шагов.
Я абсолютно выпал из действительности.
И вдруг шепот, внутри меня тихие слова обволакивают мою чернь мягкой кашицей покоя. Становиться очень комфортно, и очень мягко, уютно, знакомо. Еще не видя и не слыша твоей сути, внутри приходит понимание тебя. К спине прижимается твердость твоей груди, теплота рук охватывает таким жизненно нужным сейчас захватом и вбивает меня в себя. Что может быть еще лучше???
Все мое существо поддается назад, и я утопаю в тебе. Я знаю, что это ты. Каждая клетка моего больного тобой тела и разума жаждет соединиться и получить свой плюсовой или отрицательный элементарный электрический заряд ионов. Твоя власть надо мной неограниченная. Всепоглощающая. Освобождающая. Спасительная.
Волоски уже не стоят торчком на теле, а глотка начинает свободно заглатывать потоки воздуха, голова откинута на сильное и знакомое плечо.
Черное смешалось с белым.
Переплелось.
Срослось.
Идентифицировалось.
Вуаль этих красок размазалась по телу неясными и бесформенными узорами, начала переливаться из одного сосуда в другой и исчезла четкая грань двоих – творилось единение.
-Снова ты увяз? – Шелестит мягкий шепот твоих теплых губ. Пытаюсь ответить, но голоса нет, начинаю яростно трясти головой и беззвучно говорю: «да». Твои руки на талии сжимают легко меня, так тонко и нежно, но так правильно и крепко одновременно, баюкают, как малое дитя. Это раньше я бы взвился, вспенился и рвал бы воздух между нами на куски от такого неглиже душ, а теперь – я покоряюсь, я ведусь, ибо на месте я сейчас своем, на самом, что ни на есть своем МЕСТЕ, рядом с тобой.
Твои руки, и снова они. В некоторых людях запоминаются глаза, в других фигуры, а в тебе меня поражают именно они. Такие большие, крепкие и, не смотря на наличие власти и денег – мозолисто-гранитные и лебединые одновременно. Эти ладони топят меня в своей мировой ласке и вечном покое. А еще они бывают смертельно опасными и неумолимо страстными. Будь я слепым и глухим, я бы смог отличить их от любых других и инородных. Они – связующее звено нас.
И больше нет страха.
Покой.
Ты можешь мне его дать, и ты даешь, ведь, щедрости тебе не занимать, где взял ты ее столько?
Кто учил так делиться?
Твой отец бизнесмен или крутая родня, друзяки или поверхностная жизнь, которой ты разбрасываешься, словно ненужной, и делишься со всеми?
Откуда у такого тебя может жить понимание, терпение и справедливость?
Или, это только кажется мне?
По чьим правилам ты учился и какими мечтами наполнялся?
Кто тебя наполнил?
Не я ведь, именно ты делился со мной этим.
А я так не умею. Я был слишком пуст, дальше уже и некуда.
Я слишком во всем – во вспыльчивости внутри и отстраненности во вне, недолюбленный, недонужный, недонормальный.
Моя голова, что была закинута тебе на плечо, начинает опускаться вниз и от расслабления во всем теле подбородок почти касается груди. Глаза закрыты, ноздри шевелятся, ухватывают твой специфический запах дорогих духов, таких же сигарет и твоего тела и начинают трепетать. Мои губы чуть приоткрываются, и я пытаюсь поглотить комок.
В кромешной темноте все по-другому, по-особенному, острому и заточенному.
Наш спешиал…ьный стиль общения: минимум слов, максимум касаний.
И дело вовсе не в стыдливости или не в состоянии подобрать нужные слова, и не в сексе даже, просто так все выходит само собой. Абсолютно разные во всем, и единое, что схоже – наша тяга друг к другу.
В темноте все сглаживается, мы стаем идентичными, а не разнобойными, какими есть на самом деле. Одним бесформенным, вечно изменяющимся и двигающимся комком страсти и жара, оголенного нерва существа.
Твои губы огненной полоской выжигают мою шею, и шепчут, шепчут безудержно полную чушь, понятную только тебе. Дыхание опаляет мою чувствительную кожу и заставляет ее существовать своей собственной жизнью, И хорошо, что я сижу скрученный на полу, а иначе уже бы упал давно. Теперь мое тело дрожит уже по-другому причинно, особенно, очень лично тобой.
Я наклоняюсь вперед и пытаюсь унять это колочение, стоя на четвереньках, и понимаю – я уже во власти тлетворного порока – и поздно отнекиваться. А кто-то собрался???
Руки и ноги бьет крупная дрожь – результат стресса раннее, они начинают расползаться и контроль, что я только-только обрел пару минутами назад – улетучивается в мгновение ока.
Дыхание срывается от твоих равномерных движений, голова кружиться от…и не поцелуев, но что-то сродни им. Легчайшее касание к самым кончикам, к краешкам.
Так нежно.
А вначале нежности этой пушистой не было. Я уже и не помню точно, что было…почти насилие, рвение, кромсание, подчинение.
Утешения не было.
Твои бедра трутся о мои ягодицы, звук получается страждуще-острый, касание джинса натянутого спереди тобой и моего зада, сжавшегося в тугой комок напряженных мышц.
Я громко застонал. Пытаться сдерживаться – бессмысленно, не удержусь и все равно сорвусь. А ты легко улыбаешься у меня за спиной, я не вижу этого, но знаю. Спину начинает сводить судорогой от перенапряжения, задница сжимается каждый раз в такт плавному покачиванию твоего таза.
-Кирилл! - не выдерживаю я и протяжно зову тебя. О чем? Чего я хочу?
-Да…- тихо шепчешь ты мне в ответ, шепчешь в место между ухом и шеей.
А по телу гусятиной мчаться точки, миллиарды пупырышек покрывают воспаленную плоть, открывают шлюзы всех пор.
Хочу ответить тебе, бля буду, но так искренне пытаюсь открыть рот и матернуть тебя, но не могу, твой бархат голоса запечатал намертво мои альвеолы. И я хриплю, знаю, что глупо, но так сексуально, не специально, но со стороны так.
Твоя рука умело оттягивает резинку моих домашних спортивных штанов, едва задевает пупок и пятерней ложиться на сжавшийся в спазме голый живот. Нажимает, прокручивая по кругу, и так несколько раз. Ты наклоняешься надо мной, почти всей грудью ложишься на мою спину, но не до конца. Одна твоя рука удерживает свой вес, плечом же ты придерживаешь меня и не даешь упасть нам обоим на пол. А я почти в лепешку, там, снизу, мокрой лужицей стелюсь.
Бедра дрожат, напирают на твои, прижимаются сзади, ищут стальные мышцы твоих ног, но пока не находят. Не помогают и твои широко расставленные ноги – ритм все равно сбивается, идет своим путем. Шуршание тканей переплетается с мелодией свистящих вдохов и выдохов, сдавленного сглатывания слюни и прерывающихся захватов кислорода – высшая музыка для двоих трепыхающихся ранеными птицами сердец. А я все кусаю губы и жмурю глаза, ощущения взрывают все мое существо, как искры от костра возле стога сена. Много ли нужно для пожара?
- Подожди…- эхо прорывают тонкую материю воздуха…- я кончу сейчас.
Прерывистый вздох за спиной. Замирание движений во времени, боязнь шевельнуться и нарушить гладь чуда.
Ты не улыбаешься уже, вовсе нет, знаешь, а я ведь не вру тебе.
Бедра в бедра хотят чистой оголенной кожи, им мешает даже шелковистость волос, что уж говорить о ткани. Мой рот наполнился слюной, она обильно заполняет каждый уголок его, возникает острое желание, почти больное, смешать ее с твоей, сделать особый коктейль, который и может утолить двоих молодых здоровых бугайчиков. Пытаюсь в спешке повернуть голову и отыскать твои губы, но они не отыскиваются, подбородок: оп-па – обломчик. Ты убегаешь взглядом от меня, движениями игнорируешь мои яростные попытки влепиться мной в твое, садюга епт. Твои губы балуют мои виски, шевелят дыханием мягкие волосы на затылке, кусают мягко плечо, а я хочу НЕ МЯГКОСТИ И ПОИГРЫВАНИЯ. Я хочу секса – бешенного, сильного, быстрого, немедленного.
-Какого хрена???!!!!! – Психует все мое.
От этого, почти по-детски шального возмущения об мои виски ударяется твой смех.
- Гад. – Снова я не выдерживаю.
И снова твои губы оживают в улыбке.
Ты тот еще садист. Травка чужого и насаживание личного у тебя в крови, а я никак все не пойму, как умудряешься ты сохранять в равновесии свои такие противоположные стороны вселенской хрени?
Рука твоя уже под штанами, стягивает их вниз вместе с трусами, переходит на ягодицы и оголяет. Я поддаюсь всем телом, инстинктивно и плавно, приподнимаю бедра и пытаюсь помочь избавиться от лишнего быстрее, но запутываюсь и…выходит все наоборот.
Мне так хочется стать сейчас бешенным животным, оборотнем, например, и руками с сумасшедшей силой разрывать кусками ненужное месиво шматья, раскидывать его пафосно в стороны, резаться в лоскутья.
Затем я слышу громогласный звук молнии, он рвет тишину на «до» и «теперь».
Я ликую этому визгу метала.
Твоя теплота плоти касается моей, греет, нет.. жжется, близко, так рядом. А хочется еще более поглощающей глубины. Моя попа сжимается, и ощущение твоего паха прижатого ко мне, - я рад. Я начинаю лыбиться, тупо, по-детски, наивно и очень глупо, но мне, как салютам в небе – свободно и взрывно. Малышу подарили новую цацу, правда, эта игрушка малость норовиста, но все ж – крышеснос обеспечен.
Спина сама начинает выгибаться, и я отвожу зад назад, твоя рука быстро направляет свой член вниз и он ныряет между зажатыми нами, проскальзывает между моих чуть расставленных ног, задевает все возможное и чувствительное снизу, и, пройдясь по всей длине моего уже эрегированного органа устраивается под.
А в голове мысли скручивают в трубочки мозги от желания видеть всего обнаженного тебя, мять и жмакать, тискать с такой силой, чтоб вишибать из легких весь дух, нахрен сводить с ума и глотаться – глотаться, захлебываясь почти. Это животное желания захватывает меня с такой силой, так накрывает с головой, что я рвусь, по всем швам и стачиваниям, мне нужен блеск в твоих глазах. Господи, я хочу видеть твои бездонно – ореховые глаза, суженные зрачки, что граничат с потерей в пространстве. Наклоняю голову и вижу, как из головки, на самом краешке спелой сливы выступает доказательство твоего поражения – сдачи контроля над собой. Он гордо стоит, чуть покачивается от напряжения, меняет постепенно свой цвет и текстуру. Природа, твою мать: мягкость – твердость.
-Хочешь, чтоб я скорее вставил тебе? - Тихий голос поет в голове.
Что ответить, когда факты налицо. Пускаю на самотек. Пусть, будет, как будет.
С тобой только так и можно.
С тобой только так и нужно.
С тобой только так и есть.
Хорошо, очень хорошо, почти идеально.
Я изврат. Полный. И мне хочется рычать – рычу.
Отдельными, никак не связанными фрэймами проносятся в голове отрывки тех вещей, чего я хотел бы сделать с тобой, но, некоторые вещи – никак не изменить. Лады, тогда ты делай все, что хочешь, почти все, что я хочу. И мне пох*ру, большому такому и увесистому, что ты будешь делать и, как ты это будешь делать.
Вставляй мне.
Имей меня.
Бери меня.
Тр*хай и еб* меня.
Но, главное, люби меня.
По отдельности ил вместе, здесь или где-то еще, сидя или стоя, лежа или рачком – одна байда. Все это оттенки нашего полотна страсти, а основа – она алая, такая красная и яркая, она – часть нашей крови.
Время утратило свой смыл, оно давно его потеряло для меня, я и не ищу пропажу – здесь и сейчас.
Теперь я понимаю смысл слов « растворение в ком-то».
Когда, ради всего святого, я начал мыслить как такая вот заправная шлюха?
И сколько раз я обещал сам взять себя в руки, но каждый раз срываюсь, падаю, тону в своем, съезжаю набекрень от вида твоего голода.
Все-таки я болен. И моя болезнь лечению не подлежит.
Думая обо всем об этом я отвлекся и не заметил, как ты уже полностью навис надо мной, перетащил нас на кровать, и твоя рука туго обхватила наши члены, круговым обхватом ласкает наши плоти, смешивает жидкости и дурманит ноздри. Одним выстрелом уложено двоих – здорово. Хотя нет, скорее поставил и укрепил, уложатся они позже, опосля.
Край к краю, венка к венке, сок в соку.
Запах смазки смешался, и комната опустилась в аромат дикости, твоя рука умело пляшет на них, вытанцовывает свою джигу и возвращается обратно, к источникам. Губы томно покусывают плечо, с какого хрена ты так медленно сегодня все делаешь? Мы же вечность не виделись, я так изголодался, а ты??? И почему ты так медленно натираешь кожу на моей шее, почему так тянешь??? А между ног горит, а в груди пылает. Даже ягодицы начали ныть и подрагивать. У меня руки зачесались от желание в*ебать тебе по морде за такую пытку.
Сука ты.
Ты приучил меня к полному подчинению по своей же воле, к чистому удовлетворению всех органов чувств, и вот сейчас такой игнор – это нечто. Я начинаю рычать. Как мне хочется сейчас няшно так и мягко скручивать в бараний рог твою крепкую шейку, зажать так сильно твои скулы руками – чтоб ты не мог лепить себе на моську эту наглую и оборзевшую от удовольствия ухмылку, и пить твои губы, глотаться ими, сжирать их бешенной страстью голодного и озверевшего чудака. И целовать тебя, гада, целовать, зацеловывать, залепить тобой все мои трещины и раны, замазать все болючие места, что ноют и так мучают. Затрахать тебя до полусмерти и тобой же быть отделанным так же.
В моей страсти и любви нет границ. Нет ума. Нет рассудка сейчас.
Чувствительно.
Чувственно.
Слишком даже, но слово «слишком» и «ты» - просто не совместимо.
Я плавлюсь под твоими скользящими едва-едва движениями, замираю где-то на вздохе и трепещу, как ленточка на ветру, что едва лишь нечаянным захватом зацепилась за ветку дерева и может оборваться в любой миг. Живот и пах свело выворачивающейся судорогой и я не дышу, зависаю, хрипло кусаю сжатые кулаки попеременно цепляюсь зубами за простыни, смешиваю их со своей слюной и искусанными ладонями.
Этот секс сродни смерти.
Я в реальной такой агонии. А ведь полчаса назад я бился в своем аду, и вот теперь – рай. Чистилище как-то пропущено, ну и хрен с ним.
Я весь мокрый, да и ты тоже. Рубашка распахнута твоя, джинсы спущены до середины бедра, мой низ полностью голый, только футболка свисает с одной руки – зашибенная такая картина не маслом. Только укуренный художник и мог нарисовать такой бред – почти одетый садист и раздетый мазохист.
-Какого ты медлишь? Я больше не могу: сейчас финиширую. – Уже реально зло выдыхаю я эти слова в приступе наката почти, что сродни дурноты от перевозбуждения.
.